Что стабильно в россии
«Гедонизм и риск-новизна растут в России стабильно. Мы не видели такого роста в большинстве стран Европы»
Социолог Максим Руднев о том, почему россияне ценят стабильность и поддерживают власть
«Почему вовлеченность в политику не сформировалась у россиян за последние 30 лет — это хороший вопрос. Наверное, потому, что кризисы и большие страхи, связанные с благосостоянием и безопасностью, поддерживали ценность стабильности на высоком уровне. Люди настроены сохранить то, что есть, и боятся что-то глобально менять. Одно большое изменение — переход от коммунизма к демократии — не привело ни к чему хорошему с точки зрения масс», — рассуждает ведущий научный сотрудник Лаборатории сравнительных исследований массового сознания ВШЭ Максим Руднев. В интервью «Реальному времени» он рассказал о различиях ценностей россиян и европейцев и об их изменении в исторической перспективе.
«Гедонизм и риск-новизна растут в России стабильно начиная с 2006 года»
— Какие ценности можно назвать главными у современных россиян?
— В наших с Владимиром Самуиловичем Магуном исследованиях мы рассуждаем в терминах относительной важности различных ценностей, поэтому самые главные ценности — это те, которые немного важнее других. И с этой точки зрения ценности людей во всей Европе, включая Россию, очень похожи.
Если говорить про ситуацию в среднем по странам, то альтруистические ценности, или ценности заботы (равенство, братство), и ценность безопасности более важны для людей, а деньги и достижения менее важны. Если же смотреть на ценности в отдельных группах людей, то там картина может отличаться. Обычно у молодежи по всему миру намного более ярко выражены индивидуалистические и эгоцентрические ценности. Соответственно, у них намного сильнее ценность достижения, богатства, новизны и намного ниже ценность сохранения традиций и безопасности. Молодежь любит жизнь, разнообразные удовольствия, ценит гедонизм. Молодые люди находятся в движении, поскольку они получают образование и им есть чего достигать, к чему стремиться. Также для них более привычна ситуация, когда о них кто-то заботится, чем когда они о ком-то заботятся. Поэтому они больше сфокусированы на себе, чем старшее поколение.
— Между какими странами наблюдаются значительные различия в их отношении к такой ценности, как безопасность?
— Все зависит от уровня благополучия страны. Безопасность стоит одной из первых в списке ценностей современных россиян. В более богатых и социально благополучных странах она не столь высоко ценится.
Фото Максима Платонова
Обычно у молодежи по всему миру намного более ярко выражены индивидуалистические и эгоцентрические ценности. Соответственно, у них намного сильнее ценность достижения, богатства, новизны и намного ниже ценность сохранения традиций и безопасности
— А какие ценности меняются в России?
— Снижается ценность той же безопасности, сильно повышается ценность гедонизма и риска-новизны. Риск-новизна — это готовность рисковать, желание пробовать новые вещи. Гедонизм и риск-новизна растут в России стабильно начиная с 2006 года. Мы не видели такого бурного роста в большинстве стран Европы. Думаем, что это происходит в первую очередь благодаря появившимся у россиян к концу нулевых свободным деньгам и развитию потребительской культуры.
— В каких именно исследованиях российского общества вы участвуете?
— В России проводится Европейское социальное исследование, наша лаборатория его поддерживает. Это очень надежный общеевропейский опрос с репрезентативными выборками в трех десятках стран. Мы опираемся в первую очередь на него. Эти исследования проходят в России с 2006 года и повторяются каждые два года.
— Вы берете полноценные интервью у разных людей или у вас есть опросник с вариантами ответов?
— Это очень надежные вопросы с очень надежными вариантами ответов. Мы основываемся на теории Шалома Шварца. Он в том числе проводил интервью. Начиная свои исследования, он создал опросник и его коллеги провели исследования в 70 разных странах. Потом он обобщил результаты и свел их в одну теорию, затем эта теория была улучшена и дополнена в рамках других исследований по всему миру. Все это помогло сформировать огромный массив эмпирической информации. В результате своих исследований Шварц создал один инструмент, который может очень точно охватывать все ценности людей.
Наши критики говорят: «Вы показываете людям варианты ответов, и они вынуждены выбирать из них». Практика показывает, что если спрашивать без вариантов, ответы получаются, конечно, разные, но потом, когда исследователи их обобщают и классифицируют, все равно большинство возвращается к теории Шварца и его категориям ценностей.
«Важность материалистических ценностей снижается во всем мире. Особенно быстро — в Западной Европе»
— То есть идеал альтруистической жизни ради общего блага сейчас вытесняет пресловутую «американскую мечту» (заработать много денег, сделать карьеру)?
— Существует политологическая концепция ценностей Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля, где рассматривается противостояние материалистических и постматериалистических ценностей. Отмечу в скобках, что Инглхарт описывает небольшую часть ценностей, а Шварц претендует на описание всех ценностей в более абстрактном виде. Материализм — это акцент на материальные блага, такие как наведение порядка в стране, снижение цен, безопасность, материальное благополучие. А люди, разделяющие постматериалистические ценности, отдают предпочтение не материальным условиям жизни, а вещам, связанным с более высоким уровнем потребностей: это и желание быть услышанным в управлении страной, это эстетические требования к городу, в котором они живут, это связано с толерантностью и потребностью к самовыражению.
Фото Рината Назметдинова
В нашей стране ценности практически не изменились с начала исследований в 1990 году до сегодняшнего дня. Это происходит потому, что мы все это время часто переживали большие потрясения
Если рассуждать в концепции Инглхарта, то важность материалистических ценностей снижается более или менее во всем мире. Особенно быстро это происходит в Западной Европе. Россия тут выступает исключением. В нашей стране ценности практически не изменились с начала исследований в 1990 году до сегодняшнего дня.
Это происходит потому, что мы все это время часто переживали большие потрясения. После развала СССР мог бы случиться переход к постматериалистическим ценностям, но тогда людям было просто нечего есть… А потом был кризис 1998 года. В 2000-х вроде бы тоже должен был случиться переход к постматериалистическим ценностям, но этого снова не произошло.
Есть несколько версий на этот счет. Одна говорит о том, что на самом деле благосостояние людей не особо улучшилось за время нулевых и в 2010-е годы. А канадский социолог Роберт Брим, например, считает, что этот случай подвергает сомнению вообще всю теорию постматериализма.
— В ваших исследованиях сказано, что жители России и стран Восточной Европы менее вовлечены в политику, чем жители Западной Европы. Почему? Советский период уничтожил в людях веру в институт выборов, в то, что они могут влиять на ход событий в стране?
— Да, несколько поколений вовсе не участвовали в реальной политике СССР. Тут даже не о чем говорить.
А вот почему вовлеченность в политику не сформировалась у россиян за последние 30 лет — это хороший вопрос. Наверное, потому, что кризисы и большие страхи, связанные с благосостоянием и безопасностью, поддерживали ценность стабильности на высоком уровне. Люди настроены сохранить то, что есть, и боятся что-то глобально менять. Одно большое изменение — переход от коммунизма к демократии — не привело ни к чему хорошему с точки зрения масс.
Понятно, чем ознаменовались 2000-е. Тогда участвовать в политике было незачем, потому что был (и до сих пор есть) такой сильный гарант безопасности, как президент России. К тому же у тех, кто хотел прийти во власть, возникали проблемы с безопасностью. Люди поняли, что за участие в политике могут наказать очень серьезно. Все было направлено против низовой активности в этой сфере.
Фото Олега Тихонова
У директора «Левада-центра» Льва Гудкова есть идея о том, что дети хорошие, справедливые, альтруистичные и активные до тех пор, пока не столкнулись с российской реальностью
«В России люди пожимают плечами при слове «демократия»
— А что можно сказать о молодежи?
— Молодежь постепенно вовлекается в политику. По теории Инглхарта, которую в основном разделяют в научном мире, ценности человека в течение жизни меняются не сильно. Люди к старости становятся немного более консервативными и менее эгоистичными. Это связано, скорее всего, с биологическими изменениями в организме человека и с социальным положением в обществе. Молодые люди становятся родителями, потом дедушками и бабушками, а затем выходят на пенсию. Это все влияет на ценности человека. Но общая картина ценностей, общая их иерархия остается стабильной, начиная с периода ранней взрослости. Идея такая, что ценности формируются в детстве и остаются теми же самыми всю жизнь, если не случается каких-то больших потрясений. С этим постулатом связано то, как меняются ценности в обществе — через естественную смену поколений. Если у человека сформировались ценности, то это уже на всю жизнь. А вот набор ценностей детей может отличаться от родительских. Так как ценности формируются в детстве, они связаны с условиями, в которых живет ребенок, в какой стране он вырос и в какой материальной среде.
В России одно время поднялась волна протестов, и рейтинги власти падали. Я это связываю с тем, что выросло новое поколение, которое выросло в относительно благополучное с материальной точки зрения время. А их родители выросли в не самое благополучное время в 90-х или раньше, поэтому их предпочтения смещены в сторону сохранения статус-кво.
Но мы еще не знаем до конца поколение, рожденное в нулевых. Вполне может такое случиться, что через какое-то время они станут вести себя так же, как их родители. У директора «Левада-центра» Льва Гудкова есть идея о том, что дети хорошие, справедливые, альтруистичные и активные до тех пор, пока не столкнулись с российской реальностью. Когда они выпускаются из институтов и техникумов и начинают пытаться решать вопросы жизни, они могут сильно измениться — начать оправдывать коррупцию, участвовать в ней, поддерживать власть и т. д.
— А какую ценность представляет для россиян демократия?
— Я думаю, такие измерения мало что скажут. Что можно спросить у людей? Важна ли им демократия? Слово «демократия» само по себе немного обесценилось, им называют что попало. О России сейчас говорят как о демократической стране, российские политики говорят про демократию. Я думаю, что у людей представление о понятии «демократия» все более и более размывается.
Эта ситуация схожа с тем, что происходит с известной политическая шкалой: левые и правые. Она применяется повсеместно. Если в Америке и в Европе все понимают, о чем речь, когда говорят об этом, то в Восточной Европе и России люди вообще не понимают, кто левый, а кто правый. Коммунисты — левые или правые? Люди не знают. Примерно так же и с демократией. Если в Америке у каждого свое мнение о том, что такое демократия, и как она должна работать, то в России люди пожимают плечами при слове «демократия».
Фото Дмитрия Резнова
Что можно спросить у людей? Важна ли им демократия? Слово «демократия» само по себе немного обесценилось, им называют что попало
— Поделитесь с нашими читателями результатами ваших последних исследований.
— Мы сейчас занимаемся динамикой изменений ценностей европейских стран. В среднем по всем странам повышается важность ценности гедонизма, риск-новизны и универсализма и падает важность консерватизма, достижений и власть-богатства.
Но если разделить исследуемые страны на страны с более высоким уровнем жизни и страны победнее, которые зачастую являются посткоммунистическими, то динамика окажется разной. В Западной Европе консерватизм не меняется с 2002 года, а вот в бедных странах, например в Венгрии, консерватизм падает. Альтруистические ценности медленно растут во всех странах Европы, кроме стран Восточной Европы. В Польше ценности вообще не меняются уже 20 лет. Возможно, потому, что там постоянно сталкиваются консерваторы и либералы, и в итоге на выборах побеждают то одни, то другие, и получается некий баланс.
В Чехии и Венгрии ценность заботы о людях и природе постепенно падает. Пока что мы не понимаем, с чем это связано. В Чехии, возможно, сыграла свою роль миграция, потому что оттуда многие уезжают в Западную Европу, а пополняется население за счет Восточной. Покидают страну люди более ориентированные на условный постматериализм, а приезжают в основном материалисты.
Насколько стабильна сегодняшняя Россия?
В предыдущем номере «Известия» опубликовали данные социологов из Фонда «Общественное мнение», согласно которым 67″>http://iz.ru/community/article541882″>67% россиян считают, что стабильности в стране не осталось. Но означает ли это, что главное завоевание последних 5 лет уничтожено безвозвратно, можно ли вернуть обществу ощущение стабильности, как ситуация в стране может развиваться в ближайшее время? Сегодня мы ищем ответы на эти вопросы вместе с представителями политической и культурной элиты.
Игорь Бунин, генеральный директор Центра политических технологий: «УГРОЗЫ СТАБИЛЬНОСТИ СЕГОДНЯ ОТЛОЖЕНЫ»
Сейчас политическая ситуация абсолютно стабильна, не существует никакой политической силы, которая может противостоять созданному моноцентрическому режиму. Социально-экономическое положение пока тоже достаточно устойчиво из-за «нефтяной подушки». Правда, система безопасности вызывает достаточно сильное раздражение граждан, но пока оно еще не дошло до точки кипения. Так что у режима есть только две проблемы, и обе они внешние: возможность экономического кризиса из-за падения цен на нефть и угроза безопасности. Угрозы не сегодняшнего дня, а ближайшего пятилетия: режим может изнашиваться, поскольку чрезмерная концентрация власти не дает возможности проявлять гибкость, не проведена диверсификация экономики, команда в правительстве до сих пор не является единой, она предлагает разные варианты развития и решений вплоть до административно-командных. Но в ближайшее время стабильность нарушена не будет.
Иван Мельников, первый заместитель председателя ЦК КПРФ: «СТАБИЛЬНОСТИ У НАС НИКОГДА НЕ БЫЛО»
Лучшим подтверждением этому является то, что любая острая ситуация мгновенно вскрывает массу других нерешенных проблем. Сейчас положение только ухудшилось. Если раньше стабильность выражалась в обещаниях власти и базировалась на надежде и терпении людей, что эти обещания рано или поздно будут выполнены, то сегодня общество в слова больше не верит. И не случайно в эти дни впервые проходит всероссийская забастовка работников бюджетной сферы: здравоохранения и культуры, образования и науки. Не митинг, не пикет, не просто акция протеста, а забастовка. Это означает только одно: граждане отказываются поддаваться на новые обещания.
Михаил Горшков, директор Института комплексных социальных исследований Российской академии наук: «НЕЛЬЗЯ НЕ ВИДЕТЬ РОСТА УВЕРЕННОСТИ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ»
Николай Петров, член научного совета Московского центра Карнеги: «СИСТЕМА МОЖЕТ ПОВАЛИТЬСЯ ОТ ЛЮБОГО ТОЛЧКА»
Валерий Драганов, председатель комитета Госдумы по экономической политике, предпринимательству и туризму: «МЫ СТАБИЛЬНОСТЬ ОТВОЕВАЛИ И ПРОДОЛЖАЕМ ЕЕ УСИЛИВАТЬ»
Ирина Хакамада, сопредседатель «Комитета-2008»: «НЕЭФФЕКТИВНОСТЬ ВЕРТИКАЛИ ВЛАСТИ МОЖЕТ ПРОЯВИТЬСЯ ДОСТАТОЧНО СКОРО»
— Я согласна с тем, что ощущение успеха от стабилизации постъельцинской России уходит. Во-первых, это связано с террористическими актами: население не видит явных мер, гарантирующих безопасность. Во-вторых, чем больше давления, тем больше сопротивление, оппозиция начинает консолидироваться и подает тревожные сигналы, что тоже не дает ощущения гармонии. Наконец, инфляция: цены растут и реальные доходы людей хоть и увеличиваются, но качества жизни при этом не обеспечивают. В ближайшее время ситуация может измениться в худшую сторону, причем это не будет напрямую связано с недовольством народа. Выстроенная вертикаль власти удерживает внутри противоборствующие группы, которые могут пойти в серьезную атаку друг против друга перед президентскими выборами.
Иван Дыховичный, режиссер: У НАС ЕСТЬ УВАЖЕНИЕ К ЧИНУ, НО НЕТ УВАЖЕНИЯ ПРОСТО К ЧЕЛОВЕКУ
Карен Шахназаров, кинорежиссер, генеральный директор и председатель правления киноконцерна «Мосфильм»: «ВЕРА В ТО, ЧТО ГОСУДАРСТВО СПОСОБНО ЗАЩИТИТЬ ЧЕЛОВЕКА, СЕЙЧАС СИЛЬНО ПОКОЛЕБЛЕНА»
Светлана Сорокина, ведущая программы «Основной инстинкт» на «Первом канале»: «ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ВОЙНА МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ ВЕЗДЕ, К СТАБИЛЬНОСТИ НЕ ПРИВОДИТ»
Экономисты рассказали, что будет с ценами, рублем, доходами в 2022 году
Гринберг, Николаев, Масленников подвели итоги 2021 года и дали прогноз
Уходящий 2021 год оказался для отечественной экономики весьма противоречивым. Преодолев пик коронакризиса, она начала восстанавливаться, а бюджет вернулся к профициту. Ситуацию во многом спасли стабильно высокие цены на традиционные для России экспортные товары — нефть и газ. Однако на уровне отдельно взятых семей картина куда мрачнее: ускоряющаяся инфляция обрушила доходы и пенсии, люди все чаще влезают в кредитную кабалу. Эту двойственность 2021 года отметили и участники прошедшего в «МК» в онлайн-формате итогового «круглого стола» — член-корреспондент РАН, научный руководитель Института экономики РАН Руслан Гринберг, ведущий эксперт Центра политических технологий Никита Масленников и доктор экономических наук Игорь Николаев.
Фото: Алексей Меринов
— В течение года наблюдался рост ВВП, который в отдельные месяцы министр экономического развития Решетников характеризовал как аномальный. К концу года начали расти доходы населения, бюджет стал профицитным. Можно ли считать нашу экономику выздоровевшей от коронакризиса и восстановилась ли она до допандемийного уровня?
Масленников: — По всем формальным признакам экономика восстановилась. Допандемийный уровень превышен, пусть и ненамного. Более того, есть вероятность, что до конца года мы по динамике реальных располагаемых доходов населения выйдем в ноль, и даже — в небольшой плюс. Однако по-прежнему будем отставать от показателя 2013 года на 10%. А вот с выздоровлением все сложнее. Выражаясь фигурально, резкое обострение простудного заболевания удалось преодолеть, однако хронические болезни, сопутствующие экономическому организму, остались. Экономика вернулась к прежним условиям ведения бизнеса, которые ничуть не улучшились. У нас сохраняется низкая мотивация к инвестициям со стороны частных предпринимателей и корпоративного сектора. В целом же, при инфляции в 8,4%, вероятен прирост ВВП на 4,3–4,4% по итогам 2021 года.
Николаев: — Чисто статистически экономика восстановилась, но последствия пандемии не преодолены. Давать более-менее адекватную оценку можно будет только после отмены всех ограничений, связанных с коронавирусом. Помимо такого макроэкономического показателя, как ВВП, не надо забывать об инфляции. С ней ситуация обратная. Инфляция разогналась до 8% с лишним, и сдержать ее властям пока не удается. Так что объективно нам далеко до восстановления. Нынешний рост ВВП до 4% во многом является отскоком от провальных прошлогодних показателей. Пандемия никуда не делась, появляются новые штаммы, прогнозировать экономическое развитие страны в таких условиях очень сложно.
Гринберг: — В наше время беспрецедентной неопределенности нельзя фетишизировать динамику ВВП или профицитность бюджета. У нас нет четкого понимания того, где мы находимся — в начале пути преодоления пандемии, в середине или уже в его конце. К тому же из-за радикальной трансформации тридцатилетней давности российская экономика с самого начала реформ оказалась инфляционной. И в дальнейшем, все три десятка лет, была запрограммирована на ценовые скачки. В западных странах, когда власти создают дополнительную денежную массу для поддержания экономики и домохозяйств, цены растут не сразу, а через определенное время, в течение которого новый спрос удовлетворяется новым предложением. И лишь потом, когда производственные мощности заполнены до отказа и импортные возможности исчерпаны, разворачиваются инфляционные процессы. А в России инфляция дает о себе знать сразу после дополнительных денежных вливаний. И это вполне оправдывает действия Центробанка по повышению ключевой ставки, которая, впрочем, подрывает экономическую активность из-за удорожания кредита как важного источника инвестиций. Говорить в этих условиях о «здоровом состоянии» экономики не приходится. Независимо от того, достигла ли она формально допандемийного уровня или нет.
— Одна из главных проблем уходящего года — высокая инфляция (свыше 8%), особенно продовольственная (почти 11%). Власти считают ее завезенной из-за границы, подобно вирусу. Кто на самом деле виноват в разгуле цен и что делать, чтобы их обуздать?
Масленников: — Внешние факторы играют здесь далеко не главную роль. По расчетам рейтингового агентства АКРА, их суммарный вклад в инфляцию 2021 года не превышает 1,8 процентных пункта. Основная же причина — это локдауны и карантинные меры прошлого года и отчасти 2021-го, обернувшиеся разрывом спроса и предложения. Экономические закономерности не обманешь: если у вас спрос восстанавливается быстрее, чем предложение, а инвестиционных мотиваций к расширению производственных мощностей нет, инфляционное давление нарастает. Конечно, оно подпитывается и внешними обстоятельствами, дорожающим импортом, необходимым для поддержания производственного цикла. В итоге компании вынуждены резко повышать цены на свою продукцию: годовая инфляция у нас 8,4%, а инфляция цен производителей — 27% с лишним.
Центробанк делает все от него зависящее, чтобы обуздать инфляцию. В первом квартале 2022 года ставку придется еще раз повысить, поскольку этот период традиционно находится под высоким инфляционным давлением, есть риск получить в феврале 9%. Регулятор может лишь замедлить инфляцию или вывести на плато, но ее радикальное снижение зависит от динамики предложения, а это — зона ответственности правительства. Нужно оказывать помощь аграриям, идти на прямое субсидирование покупок минеральных удобрений, чтобы избежать рисков неурожая. Нужно оказывать адресную помощь бедным, это тоже одна из антиифляционных мер. Нужно стимулировать конкуренцию, особенно в малом и среднем бизнесе, в агропроизводстве и сфере услуг. Чем больше компаний и индивидуальных предпринимателей будут заняты удовлетворением потребительского спроса, тем выше вероятность перелома общего ценового тренда в сторону понижения. Думаю, по итогам года инфляция составит 8,3%, а в последующие несколько лет — около 5%.
Николаев: — Не соглашусь с позицией «сами мы хорошие, а во всем заграница виновата». Да, выросли цены на энергоресурсы и на продовольствие на мировых рынках, и это не могло не сказаться на внутрироссийской инфляции. Во время пандемии власти западных государств вкачали в экономику огромные деньги, которые вылились на сырьевой и продовольственный рынки. Спрос вырос, а с предложением сырья и товаров возникли проблемы. Отчасти это связано с разрывом логистических цепочек, а отчасти с тем, что мир вступил в первую фазу энергоперехода. В итоге цены разогнались на внешних рынках, что отразилось и на России.
Очень удобно кивать на заграницу, но наши внутренние предпосылки инфляции никто не отменял. Первая — недостаточный уровень развития конкуренции в экономике. Это вообще наша ахиллесова пята. Производитель не опасается, что если он завысит цены, то его продукцию перестанут покупать и ему придется уйти с рынка. Второе обстоятельство — директивные механизмы регулирования. Год назад попытались заморозить цены на сахар и подсолнечное масло, что создало дополнительный импульс в сторону повышения цен на продукцию других производителей. Третий фактор — российские антисанкции: мы по-прежнему не импортируем многие виды продовольствия из европейских стран, а это влияет на цены, поскольку ограничивает предложение и снижает конкуренцию. Четвертый долгоиграющий внутренний фактор — не самое эффективное госрегулирование тарифов естественных монополий. Что касается усилий Центробанка по сдерживанию инфляции, то считаю, что ЦБ переоценивает действенность такого механизма, как ключевая ставка. Инфляция в России не носит исключительно монетарного характера.
Гринберг: — Исходный толчок инфляционным процессам и у нас, и за рубежом дала пандемия. С одной стороны, рвутся логистические цепочки, что ведет к сужению предложения. С другой — растет отложенный спрос. В итоге повсеместно повышаются цены на топливо, сырьевые товары и услуги. Однако если мы сравним динамику цен на продовольствие у нас и в Европе, то увидим, что там все намного спокойнее идет, без резких скачков. В России товары на полках есть, и внешне это выглядит как полное изобилие, а в реальности товаров намного меньше, чем в развитых странах. Импортозамещение готовых потребительских товаров, можно сказать, не состоялось. В том числе и поэтому у нас возможностей для монополистических сговоров больше. На Западе громадное количество продавцов и производителей, что позволяет не повышать цены на рынке без крайне веских оснований. А у нас экономика представлена в основном крупными предприятиями, а в ряде отраслей — фактически монополистами, и им легче договориться. Чтобы провернуть такое на Западе, пришлось бы вести переговоры с огромным числом игроков рынка, что тут же привлекло бы внимание антимонопольных служб. А в России и крупных предприятий не так много, и договориться им между собой всегда проще — это плохая комбинация для обуздания инфляции. С одной стороны, повышение спроса сразу подстегивает цены. С другой — быстро растут издержки производителей. Это связано с ростом тарифов естественных, и не только естественных, монополий. Антимонопольная служба работает, но у нее мало рычагов влияния на крупный бизнес. И цены растут во всех сегментах сразу.
— Весь год проходил под знаком пандемии и конца-края коронавирусной угрозе не видно. Как она влияет на мировую и российскую экономику?
Масленников: — В прошлом году экономика повязла в локдаунах, а их последствия малопредсказуемы. Коронакризис обернулся прямыми и косвенными материальными потерями из-за повышенной смертности и заболеваемости. Как минимум 1,5 млн человек убыло в России за эти два года — при нашей откровенно плохой демографии. Этот фактор стреножит средне- и долгосрочный экономический рост, дестабилизирует рынок труда. Плюс мир никак не выберется из тяжелого состояния неопределенности. Никто не может с точностью сказать, что такое «Омикрон», последний ли это «вздох» ковида, или же новая смертоносная инфекция, которая пока затаилась. В итоге инвестиционная активность тормозится. Зачем вкладываться в производство, если настолько все непонятно? Уж лучше мы поднимем цены, думают про себя производители.
Николаев: — Самый серьезный негативный эффект связан с локдаунами. Российская экономика с ее сырьевой направленностью неожиданно оказалась в выгодном положении: деятельность «нефтянки» во время локдаунов не останавливалась в силу специфики производства. Добыча и экспорт полезных ископаемых не прекращались. Во всем мире локдауны коснулись так называемых сервисных отраслей, которые у нас недоразвиты: туризм, общепит, гостиницы. Если сравнить долю в ВВП, скажем, туристической отрасли, то в России она в разы меньше, чем в Италии, Испании, Франции. Второе отрицательное последствие ограничительных мер — это инфляция, вызванная денежными вливаниями в экономику развитых стран. Выбора особого ни у кого не было, нужно было поддерживать население и спасать целые отрасли, но и эффект от предпринятых мер наступил очень быстро. Третий фактор — это влияние на экономику роста заболеваемости и смертности. До поры до времени его воздействие не так значительно в сравнении с локдаунами. Но когда заболеваемость остается высокой, да еще и смертность не снижается, ситуация становится тяжелой. Россия как раз рискует вступить в такой период, если пандемия не начнет затухать. Заболевшие люди выпадают из числа экономически активных и просто трудоспособных. Не говоря уже о том, что, по официальной статистике оперативного штаба в России, от пандемии умерло уже около 300 тысяч человек.
Гринберг: — Сейчас идет дискуссия вокруг очередного штамма «Омикрон». В Европе уже легкая паника, вводятся меры, которые негативно отразятся на экономике. Но нужно спасать людей в первую очередь. Мы не вышли из пандемии по итогам 2021 года. Соответственно, бессмысленно жалеть о том, что не сбываются экономические прогнозы и что наши показатели отстают от желаемых. Все это не имеет значения на фоне тех проблем, которые приходится решать странам и народам. Нельзя забывать: экономика — для человека, а не наоборот.
— В течение 2021 года курс рубля был относительно стабильным. Сохранит ли нацвалюта эту стабильность в 2022-м, и каков ваш прогноз на динамику валютного курса?
Николаев: — Думаю, за курс рубля к доллару и евро можно не беспокоиться по той причине, что цены на энергоносители еще какое-то время будут оставаться высокими. Это связано с повышенным спросом, который проявился на начальной фазе энергоперехода. Цены на нефть сегодня очень комфортные для рубля, а на газ — так просто подарок. Это сулит стране большие долларовые и, в целом, валютные поступления. К тому же мы видим некую стабилизацию ситуации с санкционным противостоянием. Особенно это продемонстрировала последняя онлайн-встреча двух президентов — Владимира Путина и Джо Байдена. Вряд ли будут вводиться новые санкции, а это для рубля тоже хорошо, поэтому я прогнозирую, что рубль не будет ни сильно укрепляться, ни обвально падать. Ослабление возможно, но в рамках приличия, так сказать. Во всяком случае вряд ли в будущем году мы увидим доллар дороже 80 рублей, а евро — выше 90 рублей.
Гринберг: — Это сложнопрогнозируемая вещь. Сейчас идет энергопереход. Причем идет не так быстро, как ожидалось, а это хорошо для российской экономики. На Западе слишком рано уверовали в то, что уголь, нефть и газ можно легко заменить на возобновляемые источники энергии. В этом смысле, если экономический рост после завершения пандемии начнется по традиционной модели, то рубль, как зависимая от цены на углеводороды валюта, может даже укрепиться. Но в исторической перспективе это будет один из последних счастливых периодов для нашей нацвалюты. Очевидно, что уход от углеводородного сырья теперь не просто лозунг, а общемировое устремление. В среднесрочном плане мы рискуем очень сильно проиграть, если не найдем замену ископаемому сырью. Если зима выдастся холодной (что весьма вероятно), то в первом квартале у рубля есть шанс укрепиться до 70–71 за доллар.
— Что ожидает российскую экономику в 2022 году: какова будет динамика ВВП, реальных доходов населения, инфляции? Каких «черных лебедей» стоит ждать на будущий год?
Масленников: — Экономику ждет достаточно сильное снижение темпов роста. Если в текущем году мы исходим из показателя 4,3–4,4%, то в следующем — из 2,0–2,5% роста ВВП. При инфляции выше 5% инвестиции не живут, и тут права глава ЦБ Эльвира Набиуллина, заявляющая: контроль за инфляцией — это дверь, которая открывает экономике вход в пространство длинных денег. До тех пор, пока мы не приблизим инфляцию к таргету в 4–4,5%, сложно рассчитывать на серьезный инвестиционный подъем. Что касается доходов, было бы хорошо, чтобы они хоть немного опережали инфляцию. Здесь у нас главный резерв — это доходы от собственности и предпринимательской деятельности. Если удельный вес этих компонентов повысить хотя бы вдвое, мы выйдем на стабильные темпы роста реальных доходов.
А «черные лебеди» могут залететь в нашу страну из двух «гнезд». Одно — это геополитические риски, которые очень быстро добавляют дополнительной турбулентности финансовым рынкам, и дальше эта волна накатывается на российскую экономику. Второе «гнездо» — это достаточно серьезная угроза мирового долгового кризиса. Если в 2022 году Федрезерв США повысит ключевую ставку не один раз, а два или три, то такое ужесточение американской денежно-кредитной политики может подорвать способность ряда эмитентов (как корпоративных, так и суверенных) обслуживать долг, номинированный в долларах. В данном случае существует целая «стая» рисков — начиная от китайских девелоперов и кончая Турцией.
Гринберг: — Для всех большое значение будет иметь ситуация с добычей и ценами на газ, с одной стороны, и темпами перехода к «зеленой экономике» — с другой. Хотелось бы думать, что напряжение между Западом и Россией начнет спадать. Надо защитить и сберечь нашу общую среду обитания, а сделать это без взаимного сотрудничества невозможно. Если прогресс в отношениях не наступит, то в лучшем случае наша страна получит стабильность, переходящую в застой, то есть показатель роста ВВП на уровне 1–2%. Сложно ожидать какого-то подъема в 2022 году. Откуда ему взяться? Благоприятные условия для ведения малого и среднего бизнеса так и не созданы, а риски очень велики. Крупным предприятиям не дадут умереть, но и не будет никакого экономического чуда. Заметного увеличения реальных доходов ждать не стоит, а продовольствие продолжит расти в цене. Что касается «черных лебедей», для России — это резкое ускорение энергоперехода, устойчивость пандемии и усиление санкционного давления со стороны Запада.