Что сияет в небе в безоблачную ночь
Звёздочка
Ни дождика, ни снега,
Ни пасмурного ветра
В полночный безоблачный час,
Распахивает небо
Сверкающие недра
Для зорких и радостных глаз,
Сокровища вселенной
Мерцают, словно дышат,
Звенит потихоньку зенит,
А есть такие люди
Они прекрасно слышат,
Как звезда со звездой говорит:
-Здравствуй!
-Здравствуй!
-Сияешь?
-Сияю
-Который час?
-Двенадцатый примерно…
Там на Земле в этот час
Лучше всего видно нас
-А как же дети?
-Дети? Спят, наверное…
Как хорошо от души,
Спят по ночам малыши,
Весело спят
Кто в люльке, кто в коляске
Пусть им приснится во сне,
Как на луне, на луне,
Лунный медведь
Вслух читает сказки
А тем, кому не спится,
Открою по секрету
Один удивительный факт:
Вот я считаю звезды,
А звездам счета нету!
И это действительно так!
Смотрите в телескопы
И тоже открывайте
Иные миры и края
Но только надо, чтобы
Хорошая погода
Была на планете
Земля
Там высоко, высоко
Кто-то пролил молоко,
И получилась млечная дорога,
А вдоль по ней, вдоль по ней,
Между жемчужных полей,
Месяц плывет,
Как белая пирога,
А на луне, на луне,
На голубом валуне,
Лунные люди смотрят,
И глаз не сводят,
Как над луной, над луной,
Шар голубой, шар земной,
Очень красиво всходит
И заходит?
Когда же Вам трудно на земле?
И одиноко на Луне?Когда вам трудно и от земли далёко?!
И грустно НЕ ЗНАЕШЬ, ОТ ЧЕГо
и СВЕТ белый Звезды так далеко!
Эта Земля ужасно жестока!
Там на большой высоте, где,
Звезды висят не знаю, где,
Как будто синие апельсины
Но между звезд, между звезд,
Задравши хвост, пышный хвост,
Ходят кометы,
Важно как павлины!
И вся печаль проходит,
Когда глядишь на небо
В трубу или просто в окно,
Но, правда, в это время
Ни дождика, ни снега
На улице быть не должно,
Тогда среди несметных
Сокровищ небосвода
Найдется звезда для тебя,
Но только надо, чтобы
Хорошая погода
Была на планете Земля
Песня о звёздах
Ни дождика, ни снега, ни пасмурного ветра
В полночный безоблачный час,
Распахивает небо сверкающие недра
Для зорких и радостных глаз,
Сокровища вселенной сверкают, словно дышат,
Звенит потихоньку зенит,
А есть такие люди, они прекрасно слышат,
Как звезда с звездою говорит:
А тем, кому не спится открою по секрету
Один удивительный факт:
Вот я считаю звезды, а звездам счета нету
И это действительно так.
Смотрите в телескопы и тоже открывайте
Иные миры и края,
Но только надо, чтобы хорошая погода
Была на планете
Земля.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Америка. Пророчество
Призрачная дочь Уртоны стояла перед алым Орком.
Четырнадцать солнц едва передвигались вокруг его темного жилища.
Она принесла ему пищу в железных корзинах, воду – в чашах из железа.
Увенчанная шлемом и черными волосами стояла безымянная.
Колчан с горящими запасами был у нее, и лук, подобный ночи,
Чума изливалась с небес. Другого вооружения не нужно ей было.
Неуязвимая, хотя и нагая, убереженная там, где облака ходят вокруг ее чресл,
Ужасные складки которых были в темном воздухе. Стояла она молчаливо, как ночь.
И никогда, с ее железного языка, не смогут слететь ни глас, ни звук.
Но нема она была, вплоть до того ужасного дня, когда Орк испытал свои жестокие объятия.
Темная дева – произнес длинноволосый юноша – твой отец суров и отвратителен.
Он укрепляет мои десятикратные цепи, однако мой дух продолжает высоко парить.
Порой орел прокричит в небе,порой лев
Начнет рыскать по горам, а иногда я бичую кита
В бушующей бездонной пропасти. Сейчас змей сложился
Вокруг колонн Уртоны и вокруг твоих темных членов.
В Канадских дебрях я свернулся, и слабых дух мой тоже.
Для закованных внизу я разрываю эти пещеры. Когда приносишь мне пищу,
Я вою от радости! И мои красные очи ищут твоего лица
В тщете! Эти облака ходят туда и сюда, и скрывают тебя от моего взора.
Тихо, как отчаянная любовь, и сильная, как ревность,
Волосатые плечи разрывают звенья, но огненные запястья мои свободны.
Вокруг ужасающих чресл он заточил задыхающуюся, борющуюся утробу.
Вот радость — она отбросила свои облака и улыбнулась мне своей перворожденной улыбкой,
И тогда черное облако показало свои перуны тихой глубине.»
И когда она увидела ужасного мальчика, прорвался девственный крик
(Суровый Бард, заточенный и опозоренный своей же песнью, разъяренно он содрогнулся
И его арфа зазвучала. Затем он очертил сияющую раму напротив
Сверкавших осколков разрушенных колонн. В молчании он отвернулся
И блуждал по долинам Кента в болезненных и тоскливых скорбях).
ПРОРОЧЕСТВО
Защитник-Принц Альбиона горел под своим ночным навесом,
Угрюмые огни чрез Атлантику сияли в сторону берегов Америки:
Пронзая души воинственных мужей, что восстали в тихой ночи,
Вашингтон, Франклин, Пейн, Уоррен, Гейтс, Хэнкок и Грин
Встретились на берегу, полыхающем кровью огненного Принца Альбиона.
Вашингтон промолвил: «Друзья Америки, взгляните на Атлантическое море!
Согнутый лук поднят на небеса и железная тяжелая цепь
Спускается вниз, звено за звеном, с утесов Альбиона чрез море, чтобы связать
Братьев и сыновей Америки, до тех пор, пока не пожелтеют и не побледнеют наши лики,
Пока не лишимся голов, не ослабеют голоса, не опустятся глаза, не отсохнут руки,
Не будут кровоточить ноги на знойных песках, и борозды от кнута
Сойдут у поколений, которые в будущих временах забудут это» –
Торжественно поднялись волны Атлантики посреди мрачных народов,
Истекая, изрыгаясь из его глубоких алых туч и бушующих огней!
Болен Альбион, Америка в обмороке, восстал разгневанный Зенит!
Как кровь человека струится своими венами вокруг сферических небес,
Так красные облака встают с Атлантики в громадных колесах крови.
И в красных облаках восстает Изумление над Атлантическим морем,
Неистовое и Нагое! Огонь Человеческий полыхает яростно, как клин
Железный, раскаленный в печи. Его страшные члены там, где огонь
С мириадами туманных ужасов знаменами темными и башнями
Окруженный. Раскаленный, но без света, прошел клин через мрачную атмосферу.
Король Англии смотрел на запад и дрожал, созерцая сие видение.
Ангел Альбиона стоял рядом с Камнем ночи, и видел
Ужас, комете подобный, или скорее алой планете,
Что однажды скрывала ужасные блуждающие кометы в своей атмосфере.
Тогда Марс был нашим центром и три планеты пролетели вокруг
Твоего алого диска. И Солнце было удалено с его красной сферы.
Призрак светился своей ужасающей длиной, протравливая длинное святилище
Лучами крови и затем глас явился и сотряс святилище.
«Утро придет, ночь разложится, дозорные покинут свои посты
Могилы будут разорены, ладаны иссохнут, холсты свернутся;
Будут кости мертвецов, покрытые глиной, и иссохшие сухожилия.
Возрождающая встряска, вдохновляющее движение, дышащее! Просыпающееся!
Бьют ключом как искупленные пленники, когда их узы и брусья лопнули.
Пусть слуга мелет на мельнице, выбегая в поле,
Пусть он посмотрит на небеса и засмеётся на чистом воздухе.
Пусть раскованная душа будет заключена во тьме и в пении.
Лица, которые ни разу не видели улыбки за тридцать трудных лет.
Встань и оглянись, цепи разболтаны, двери темницы открыты.
И пусть жена его и дети возвратятся от угнетающих бедствий.
Они оглядываются назад при каждом шаге и считают, что это сон.
Они поют. Солнце покинуло свою темноту и нашлось в посвежевшем утре,
И белокурая Луна ликует в чистой и безоблачной ночи.
Ведь нет Империи больше, и теперь Лев и Волк утихнут.»
В громах прекратился глас. Тогда Ангел Альбиона гневно полыхал
Рядом с Ночным Камнем. И как Вечные Львы воют
От голода на войне, так отвечал: «Ты не Орк, что змее подобный
Стоишь у врат Энитхармон, чтобы пожирать ее детей.
Богохульный Демон, Антихрист, ненавистник Добродетелей,
Любитель дикого восстания и переворачиватель Божьих Законов!
Почему ты являешься перед очами Ангелов в такой ужасающей форме?»
Звук! Звук! Мои громкие боевые трубы и встревоженные мои Тринадцать Ангелов!
Громко воет вечный Волк! Вечный Лев бьет своим хвостом!
Америка в темноте, и мои карающие Демоны напуганы,
Пресмыкаются, воя, прежде чем их глубокие пещеры высохнут, как кожи на ветру.
Они не могут поразить пшеницу и не могут погасить упитанность земли.
Они не могут поразить печалями и не могут подчинить себе плуг и лопату.
Они не могут обнести стеной город и не могут обнести рвом замок князей.
Они не могут принести выкорчеванный дуб, чтобы засадить холмы,
Ибо страшные люди стоят на брегах, и в их одеяниях я вижу
Детей, ищущих укрытия от молний, где стоит Вашингтон,
Пейн и Уоррен, поднимая чела свои в сторону востока,
Но тучи затеняют мой старый взгляд! Видение издалека!
Звук! Звук! Мои громкие боевые трубы и встревоженные мои Тринадцать Ангелов.
Видение издалека! Мятежный образ, рвущий древний
Небеса, Вечный Аспид, самообноляющийся, ходит в облаках.
Я вижу в густых облаках и темноте на береге Америки.
Изнурительные муки отвратительного рождения красного пламя мятежного гребня,
И кануны смерти. Блудницы лоно открыто напрасно.
Тянутся в огромных кругах, теперь времена возвращаются к тебе,
Пожиратель своих родителей, теперь твои неописуемые мучения обновятся.
Звук! Звук! Мои громкие боевые трубы и встревоженные мои Тринадцать Ангелов.
Ах, ужасное рождение! Юнец разрывается! Где же вопящий рот?
И где же молоко матери? Вместо – эти вечношипящие челюсти
И пересохшие губы, роняющие свежую плоть. Пройдись теперь в облаках
Твоя матерь протянулась над берегом внизу.
Звук! Звук! Мои громкие боевые трубы и встревоженные мои Тринадцать Ангелов:
Громко воет вечный Волк! Вечный Лев бьет своим хвостом!»
Так причитал глас Ангела, и причитал он ужасающими разрываниями
Труб, бьюзими громкую тревогу над всей глубиной Атлантики.
Не отвечали трубы, не было ответа рожка или дудки,
Молчаливыми остались Колонии и отвергли громкую тревогу.
Эти обширные и тенистые холмах между берегом Америки и Альбиона
Теперь отделены Атлантическим морем. Раньше их называли Атлантическими холмами,
Ведь с их светлых вершин можно было перейти в Золотой мир,
В древний чертог, прообраз могущественных империй,
Культивирующие свои бессмертные вершины, возведенные в чаще Бога,
Королем красоты Аристоном для своей похищенной невесты.
Здесь, на своих волшебных местах, восседали возмущенные тринадцать Ангелов,
И облака Атлантики зависли над торжественной крышей.
Огненные Ангелы поднялись и тут же cильные громы прокатились
Над их берегами. Негодование горело огнями Орка,
И Бостонский Ангел громко прокричал, когда они пролетели сквозь темную ночь.
«Почему колеблется честность и, аки убийца,
Почему ищет он укрытия от хмурости своего бессмертного места!
Он должен истово дрожать и оставить свою радость, для праздности, для мора!
Этот оскорбляет его? Кто приказывал это? Какое Божество? Какой Ангел?
Удерживать обильного от переживания до тех пор, пока скудные
Являются безудержными исполнителями энергий природы.
Пока жалость не стала торговлей, а щедрость – наукой,
Эти люди богатеют, и песчаные пустыни отданы сильным.
Что это за Бог, пишущий законы мира и одетый в бурю?
Что это за сожалеющий Ангел, вожделеющий слез, и распаляющий себя вздохами?
Что это за крадущийся злодей, проповедующий воздержание, обернутый сам
В жиры ягнят? Не последую я за ним, не буду более платить за покорность.»
Так он кричал, разрывая свои одежды и отбросив свой скипетр.
Перед взором Защитника Альбиона и все тринадцать Ангелов
Разорвали свои одежды, отдав их голодному ветру, и отбросили свои златые скипетры
Вниз, на землю Америки. Негодующие они спустились
Опрометью со своих высочайших высот, спускаясь быстро, как огни
Над землею. Их очертания, нагие и горящие, были видны
Стоявшим в глубокой темноте Вашингтону, Пейну и Уоррену.
И закрученное пламя, яростно ревущее в темной ночи,
Стояло перед красным Демоном, что полыхал над Америкой.
В черном дыму громы и громкие порывы веселились в своих кошмарах,
Прорываясь в дымные круги из диких глубин, густо собираясь
В огни, как в печах, на земляъ от Севера до Юга.
В такое время тринадцать Губернаторов, посланы были Англией
В дом Бернарда. Пламя покрывало землю, а они сокрушались и рыдали.
Потрясая своими ментальными оковами, они мчались в ярости к морю
Чтобы прекратить свои страдания. К ногам Вашингтона упали,
Они пресмыкались в песке и корчились, лежащие, пока все
Британские солдаты не воззвали через все тринадцать штатов криком
Страданий. Побросали они мечи и мушкеты на землю, и побежали
Из лагерей и темных замков, в поисках укрытия
От мрачных огней и от видений Орка, под взглядами
Ангела Альбиона. Кто разъярил его тайные тучи, открытые
От севера к югу, и сожгли на протяженных крыльях, полных гнева,
Восточное небо, распространяя свои ужасные крыльях по всем небесам?
Под ним проносились его многочисленные хозяева, и все Ангелы Альбиона укрепились,
Затемняя Атлантические горы, и их трубы сотрясали долины,
Вооруженные земными болезнями, чтобы сбросить их над Бездной
Количеством в сорок миллионов, и сходились они в восточных небесах.
В пламени стояли и лицезрели армии, растянутые в небесах,
Вашингтон, Франклин, Пейн и Уоррен, Аллен, Гейтс и Ли.
И слышали глас Ангела Альбиона, раздающий громогласные приказы.
Его моры, послушные его голосу, изливались с туч,
Устремляясь к Америке бурею, чтобы вырезать их
Как болезнь вырезает кукурузу, когда она начинает проклевываться.
Тьмой было небо наверху, и холодная и тяжелая земля под нею;
И как чумной ветер, полный насекомых, вырезало людей и зверей;
И как море затапливает землю в день землетрясения.
Гнев, Ярость и Безумие пронеслись в ветре над Америкой!
И алые огни Орка, что свернулись свирепо вокруг
Разгневанных берегов, и неистовое бежали жители.
Жители Нью-Йорка побросали свои книги и заперли свои сейфы.
Моряки Бостона бросили свои якоря и спешно разгружаются.
Писец Пенсильвании бросил свое перо на землю.
И строитель Вирджинии отбросил в страхе свой молот.
Тогда Америка была потеряна, затопленная Атлантикой,
И Земля лишилась еще одной части бесконечного.
Но все устремились вместе в ночь, в гневе и яростном огне
Бушевали красные пожары! Пошатнулись моры, и откатились назад в гневе
На Ангелов Альбиона. И началась Чума в красных прожилках
В членах Защитника Альбиона, бубонная чума поразила Бристольцев
И Проказа – Дух Лондонцев, отравляя все их отряды.
Из их миллионов вырвался вопль мучения, и побросали они свои кольчуги,
И бросили свои мечи и копья на землю, и стояли голой множественностью.
Защитник Альбиона замучен был в восточном небе.
Бледная дрожание его сверкающих глаз у мозга и скрежет зубовный.
Воющие и дрожащие ноги его разрывались, судороги в каждой мышце и жиле его.
Поруганный лежал Хранитель Лондона, и также древний рукоположенный в сан Йорк.
Их головы на заснеженных холмах, их лейтенанты чахнут в небесах,
Язвы расползаются по горящим ветрам, ведомые огнями Орка,
И неистовыми Американцами, которые все вместе гнали в ночи.
Ведомые Защитниками Ирландии, Шотландии и Уэльса,
Они покрылись язвами, покинули свои границы и их знамена уничтожены
Адским пламенем. Обезображены их древние небеса позором и горем.
Укрывшись под навесами, Бард Альбиона почувствовал чудовищные язвы.
И покрытие из плоти выросло над головой, и чешуя покрыла его спину и ребра.
И грубыми черными чешуями Ангелы потрясли свои древние небеса.
Двери бракосочетание открыты, и Жрецы в шуршании чешуй
Обернулись в оперение гадов, укрываясь от огней Орка.
Они забавлялись вокруг золотых крыш, в венках жестоких желаний,
Оставляя женщин нагими и пылающую страстями молодежь.
И женские духи мертвых умилялись в узах религии,
Устремлялись прочь от краснеющих оков, и в длинных вытянутых арках восседали.
Они чувствовали, что нервы молодежи обновлены, и желания древних времен
Появлялись вокруг их бледных членов, как лоза, когда появляется нежный виноград.
Над холмами, долинами, городами бушевало красное неистовое пламя.
Небеса плавились от севера до юга. и тогда Уризен, что сидел
Над всеми небесами, разразился громами, возникла его безобразная голова
Из его святилища, его слезы в жалобном потоке
Низвергались в глубочайшей величественности! Отмеченные серыми снегами
И громовыми взорами, его ревнивые крылья всколыхнулись над глубинами.
Рыдая в печали, в воющем горе, спускался он темный, с плачем
К разбитым знаменам, одетый в слезы и в дрожащий пронизывающий озноб.
Свои оберегаемые им снега излил, а ледяные склады свои
Он отворил над бездной, и покрылось дрожью белое Атлантическое море.
Прокажены конечности его, сплошь белые, и сед был вид его.
Плача в воющем горе перед неумолимыми Американцами
Сокрыл он красного Демона тучами и хладными туманами с земли.
И должны будут Ангелы и слабые мужи двенадцать лет управлять сильными,
А когда наступит конец срока, тогда Франция примет свет Демона.
Жестокие содрогание потрясали тяжелые престолы! Франция, Испания и Италия,
В ужасе смотрели на отряды Альбиона и на древних Защитников,
Распадающихся на части, пораженных собственными же язвами.
Они медленно двигались, чтобы запереть пять врат, что устроены законом небесным
И наполнены поразительными фантазиями и ржавчиной отчаяния
Жестокой болезнью и страстью, неспособными остановить пожары Орка.
Но пять врат были сожжены, их болты и шарниры расплавились,
И жестокие огни сжигали все вокруг небес и вокруг людских обителей.
Георгий Иванов.
Замело тебя, счастье, снегами,
Унесло на столетья назад,
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат.
Только в сумраке Нового Года (нового года-14)
Белой музыки бьется крыло:
— Я надежда, я жизнь, я свобода.
Но снегами меня замело.
В тринадцатом году, еще не понимая,
Что будет с нами, что нас ждет, —
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали — Новый Год.
Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы — их не замечаем мы.
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы
Никто не позабыл, о, я уверен. (о, будь уверен)
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
Замело тебя, счастье, снегами,
Унесло на столетья назад,
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат.
Только в сумраке Нового Года
Белой музыки бьется крыло:
— Я надежда, я жизнь, я свобода.
Но снегами меня замело.
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы — впереди неизбежность,
Но ее появленья не ждем.
И, проснувшись от резкого света,
Видим вдруг — неизбежность пришла,
Как в безоблачном небе комета,
Лучезарная вестница зла.
Для чего, как на двери небесного рая,
Нам на это прекрасное небо смотреть,
Каждый миг умирая и вновь воскресая
Для того, чтобы вновь умереть.
Для чего этот легкий торжественный воздух
Голубой средиземной зимы
Обещает, что где-то — быть может, на звездах —
Будем счастливы мы.
Утомительный день утомительно прожит,
Голова тяжела, и над ней
Розовеет закат — о, последний, быть может, —
Все нежней, и нежней, и нежней.
Душа черства. И с каждым днем черствей.
— Я гибну. Дай мне руку. Нет ответа.
Еще я вслушиваюсь в шум ветвей,
Еще люблю игру теней и света.
Да, я еще живу. Но что мне в том,
Когда я больше не имею власти
Соединить в создании одном
Прекрасного разрозненные части.
Душа человека. Такою
Она не была никогда.
На небо глядела с тоскою,
Взволнованна, зла и горда.
И вот умирает. Так ясно,
Так просто сгорая дотла —
Легка, совершенна, прекрасна,
Нетленна, блаженна, светла.
Сиянье. Душа человека,
Как лебедь, поет и грустит,
И крылья раскинув широко,
Над бурями темного века
В беззвездное небо летит.
Над бурями темного рока
В сиянье. Всего не успеть.
Дым тянется. След остается.
И полною грудью поется,
Когда уже не о чем петь
Закроешь глаза на мгновенье
И вместе с прохладой вдохнешь
Какое-то дальнее пенье,
Какую-то смутную дрожь.
И нет ни России, ни мира,
И нет ни любви, ни обид —
По синему царству эфира
Свободное сердце летит.
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.
Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается.
Проходит тысяча мгновенных лет,
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»,
В корнета гвардии — о, почему бы нет.
Туман. Тамань. Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня.
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья. »
Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
Мертвый проснется в могиле,
Черная давит доска.
Что это? Что это? — Или
И воскресенье тоска?
И воскресенье унынье?
Скучное дело — домой.
. Тянет Волынью, полынью,
Тянет сумой и тюрьмой.
И над соломой избенок,
Сквозь косогоры и лес,
Жалобно плачет ребенок,
Тот, что сегодня воскрес.
Музыка мне больше не нужна.
Музыка мне больше не слышна.
Пусть себе, как черная стена,
К звездам подымается она,
Пусть себе, как черная волна,
Глухо рассыпается она.
Ничего не может изменить,
И не может ничему помочь,
То, что только плачет, и звенит,
И туманит, и уходит в ночь.
На грани таянья и льда
Зеленоватая звезда.
На грани музыки и сна
Полу-зима, полу-весна.
К невесте тянется жених
И звезды падают на них.
Летят сквозь снежную фату,
В сияющую пустоту.
Ты — это я. Я — это ты.
Слова нежны. Сердца пусты.
Я — это ты. Ты — это я
На хрупком льду небытия.
Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.
И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,
Снега, снега, снега. А ночь долга,
И не растают никогда снега.
Снега, снега, снега. А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия — только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет.
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были — только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы —
Может быть, и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю — там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова. И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
Настанут холода,
Осыпятся листы —
И будет льдом — вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег.
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной —
А ты, моя любовь.
+
Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.
Так беззаботна ты и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.
Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветет могилами,
Как будто не было войны.
А мы — Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики —
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.
Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.
«Дыша духами и туманами,
Она садится у окна».
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених.
. И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
Слово за словом, строка за строкой —
Все о тебе ослабевшей рукой.
Розы и жалобы — все о тебе.
Полночь. Сиянье. Покорность судьбе.
Полночь. Сиянье. Ты в мире одна.
Ты тишина, ты заря, ты весна.
И холодна ты, как вечный покой.
Слово за словом, строка за строкой,
Капля за каплей — кровь и вода —
В синюю вечность твою навсегда.
Только темная роза качнется,
Лепестки осыпая на грудь.
Только сонная вечность проснется
Для того, чтобы снова уснуть.
Паруса уплывают на север,
Поезда улетают на юг,
Через звезды, и пальмы, и клевер,
Через горе и счастье, мой друг.
Все равно — не протягивай руки,
Все равно — ничего не спасти.
Только синие волны разлуки,
Только синее слово «прости».
И рассеется дым паровоза,
И плеснет, исчезая, весло.
Только вечность, как темная роза,
В мировое осыпется зло.
Только темная роза качнется,
Лепестки осыпая на грудь.
Только сонная вечность проснется
Для того, чтобы снова уснуть.
Паруса уплывают на север,
Поезда улетают на юг,
Через звезды, и пальмы, и клевер,
Через горе и счастье, мой друг.
Все равно — не протягивай руки,
Все равно — ничего не спасти.
Только синие волны разлуки,
Только синее слово «прости».
И рассеется дым паровоза,
И плеснет, исчезая, весло.
Только вечность, как темная роза,
В мировое осыпется зло.
Туман. Передо мной дорога,
По ней привычно я бреду.
От будущего я немного,
Точнее — ничего не жду.
Не верю в милосердье Бога,
Не верю, что сгорю в аду.
Так арестанты по этапу
Плетутся из тюрьмы в тюрьму.
. Мне лев протягивает лапу,
И я ее любезно жму.
— Как поживаете, коллега?
Вы тоже спите без простынь?
Что на земле белее снега,
Прозрачней воздуха пустынь?
Вы убежали из зверинца?
Вы — царь зверей. А я — овца
В печальном положеньи принца
Без королевского дворца.
Без гонорара. Без короны.
Со всякой сволочью на «ты».
Смеются надо мной вороны,
Царапают меня коты.
Стихи и звезды остаются,
А остальное — все равно.
Холодно бродить по свету,
Холодней лежать в гробу.
Помни это, помни это,
Не кляни свою судьбу.
Ты еще читаешь Блока,
Ты еще глядишь в окно,
Ты еще не знаешь срока —
Все неясно, все жестоко,
Все навек обречено.
Помни это, помни это
— Каплю жизни, каплю света.
«Донна Анна! Нет ответа.
Анна, Анна! Тишина».
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно.
Какие печальные лица
И как это было давно.
Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны —
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны.
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы — впереди неизбежность,
Но ее появленья не ждем.
И, проснувшись от резкого света,
Видим вдруг — неизбежность пришла,
Как в безоблачном небе комета,
Лучезарная вестница зла.
Этой жизни нелепость и нежность
Проходя, как под теплым дождем,
Знаем мы — впереди неизбежность,
Но ее появленья не ждем.
И, проснувшись от резкого света,
Видим вдруг — неизбежность пришла,
Как в безоблачном небе комета,
Лучезарная вестница зла.
Я тебя не вспоминаю,
Для чего мне вспоминать?
Это только то, что знаю,
Только то, что можно знать.
Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша.
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа.
Край земли. За синим краем
Вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем,
То, чего не надо знать.
Если я скажу, что знаю,
Ты поверишь. Я солгу.
Я тебя не вспоминаю,
Не хочу и не могу.
Но люблю тебя, как прежде,
Может быть, еще нежней,
Бессердечней, безнадежней
В пустоте, в тумане дней.
Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!
. Еще у этих берегов
Шумят деревья, плещут воды.
Она прекрасна, эта мгла.
Она похожа на сиянье.
Добра и зла, добра и зла
В ней неразрывное слиянье.
Добра и зла, добра и зла
Смысл, раскаленный добела.
Приближается звездная вечность,
Рассыпается пылью гранит,
Бесконечность, одна бесконечность
В леденеющем мире звенит.
Это музыка миру прощает
То, что жизнь никогда не простит.
Это музыка путь освещает,
Где погибшее счастье летит.
Медленно и неуверенно
Месяц встает над землей.
Черные ветки качаются,
Пахнет весной и травой.
И отражается в озере,
И холодеет на дне
Небо, слегка декадентское,
В бледно-зеленом огне.
Все в этом мире по-прежнему.
Месяц встает, как вставал,
Пушкин именье закладывал
Или жену ревновал.
И ничего не исправила,
Не помогла ничему,
Смутная, чудная музыка,
Слышная только ему.
Звезды синеют. Деревья качаются.
Вечер как вечер. Зима как зима.
Все прощено. Ничего не прощается.
Музыка. Тьма.
Все мы герои и все мы изменники,
Всем, одинаково, верим словам.
Что ж, дорогие мои современники,
Весело вам?
Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!
. Еще у этих берегов
Шумят деревья, плещут воды.
Она прекрасна, эта мгла.
Она похожа на сиянье.
Добра и зла, добра и зла
В ней неразрывное слиянье.
Добра и зла, добра и зла
Смысл, раскаленный добела.
И верность. О, верность верна!
Шампанское взоры туманит.
И музыка. Только она
Одна не обманет.
Так иль этак. Так иль этак.
Все равно. Все решено
Колыханьем черных веток
Сквозь морозное окно.
Годы долгие решалась,
А задача так проста.
Нежность под ноги бросалась,
Суетилась суета.
Все равно. Качнулись ветки
Снежным ветром по судьбе.
Слезы, медленны и едки,
Льются сами по себе.
Но тому, кто тихо плачет
Молча стоя у окна,
Ничего уже не значит,
Что задача решена.
Над розовым морем вставала луна.
Во льду зеленела бутылка вина.
И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.
— Послушай. О, как это было давно,
Такое же море и то же вино.
— Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой.
И слишком устали, и слишком мы стары
Для этого вальса и этой гитары.
В шуме ветра, в детском плаче,
В тишине, в словах прощанья
«А могло бы быть иначе»
Слышу я, как обещанье.
Одевает в саван нежный
Всю тщету, все неудачи
Тень надежды безнадежной
«А могло бы быть иначе».
Заметает сумрак снежный
Все поля, все расстоянья.
Тень надежды безнадежной
Превращается в сиянье.
Все сгоревшие поленья,
Все решенные задачи,
Все слова, все преступленья.
А могло бы быть иначе.
Душа человека. Такою
Она не была никогда.
На небо глядела с тоскою,
Взволнованна, зла и горда.
Сиянье. Душа человека,
Как лебедь, поет и грустит.
И крылья раскинув широко,
Над бурями темного века
В беззвездное небо летит.
Над бурями темного рока
В сиянье. Всего не успеть.
Дым тянется. След остается.
И полною грудью поется,
Когда уже не о чем петь.
Он, не споря, покорился
И теперь в земле навек.
Так ничем не озарился
Скудный труд и краткий век.
Но. тоскует человек.
И ему в земле не спится
Или снится скверный сон.
Он спал, и Офелия снилась ему
В болотных огнях, в подвенечном дыму.
Она музыкальной спиралью плыла,
Как сон, отражали ее зеркала.
Как нимб, окружали ее светляки,
Как лес, вырастали за ней васильки.
. Как просто страдать. Можно душу отдать
И все-таки сна не уметь передать.
И зная, что гибель стоит за плечом,
Грустить ни о ком, мечтать ни о чем.
Все кое-как и как-нибудь,
Волшебно на авось:
Как розы падают на грудь.
— И ты мне розу брось!
Я не стал ни лучше и ни хуже.
Под ногами тот же прах земной,
Только расстоянье стало уже
Между вечной музыкой и мной.
Жду, когда исчезнет расстоянье,
Жду, когда исчезнут все слова
И душа провалится в сиянье
Катастрофы или торжества.
Что ж, поэтом долго ли родиться.
Вот сумей поэтом умереть!
Собственным позором насладиться,
В собственной бессмыслице сгореть!
Разрушая, снова начиная,
Все автоматически губя,
В доказательство, что жизнь иная
Так же безнадежна, как земная,
Так же недоступна для тебя.
Каждой ночью грозы
Не дают мне спать.
Отцветают розы
И цветут опять.
Точно в мир спустилась
Вечная весна,
Точно распустилась
Розами война.
Тишины всемирной
Голубая тьма.
Никогда так мирны
Не были дома
И такою древней
Не была земля.
. Тишина деревни,
Тополя, поля.
Вслушиваясь в слабый,
Нежный шум ветвей,
Поджидают бабы
Мертвых сыновей:
В старости опора
Каждому нужна,
А теперь уж скоро
Кончится война!
Было утро какого-то летнего дня.
Солнце встало, шиповник расцвел
Для людей, для тебя, для меня.
Оттого, что шиповнику время цвести
И цветущая ветка качнулась в саду,
Где сейчас я с тобою иду.
. И ничему не возродиться
Ни под серпом, ни под орлом!
Ветер тише, дождик глуше,
И на все один ответ:
Корабли увидят сушу,
Мертвые увидят свет.
Ежедневной жизни муку
Я и так едва терплю.
За ритмическую скуку,
Дождик, я тебя люблю.
С бесчеловечною судьбой
Какой же спор? Какой же бой?
Все это наважденье.
. Но этот вечер голубой
Еще мое владенье.
Пожалуй, нужно даже то,
Что я вдыхаю воздух,
Что старое мое пальто
Закатом слева залито,
А справа тонет в звездах.
Если бы жить. Только бы жить.
Хоть на литейном заводе служить.
Хоть углекопом с тяжелой киркой,
Хоть бурлаком над Великой Рекой.
«Ухнем, дубинушка. » Все это сны.
Руки твои ни на что не нужны.
Этим плечам ничего не поднять.
Нечего, значит, на Бога пенять.
Трубочка есть. Водочка есть.
Всем в кабаке одинакова честь!
Восточные поэты пели
Хвалу цветам и именам,
Догадываясь еле-еле
О том, что недоступно нам.
Но эта смутная догадка
Полу-мечта, полу-хвала.
Вся разукрашенная сладко,
Тем ядовитее была.
Сияла ночь Омар-Хаяму,
Свистел персидский соловей,
И розы заплетали яму,
Могильных полную червей.
Остановиться на мгновенье,
Взглянуть на Сену и дома,
Испытывая вдохновенье,
Почти сводящее с ума.
Оно никак не воплотится,
Но через годы и века
Такой же луч зазолотится
Сквозь гаснущие облака,
Сливая счастье и страданье
В неясной прелести земной.
И это будет оправданье
Всего, погубленного мной
Полутона рябины и малины,
В Шотландии рассыпанные втуне,
В меланхоличном имени Алины,
В голубоватом золоте латуни.
Сияет жизнь улыбкой изумленной,
Растит цветы, расстреливает пленных,
И входит гость в Коринф многоколонный,
Чтоб изнемочь в объятьях вожделенных!
. И лучше умереть, не вспоминая,
Как хороши, как свежи были розы.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но еще к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
Меняется прическа и костюм,
Но остается тем же наше тело,
Надежды, страсти, беспокойный ум,
Чья б воля изменить их ни хотела.
И черни, требующей новизны,
Он говорит: «Нет новизны. Есть мера,
А вы мне отвратительно-смешны,
Как варвар, критикующий Гомера!»
Тишину безымянных могил,
Все банальности «Песен без слов»,
То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев.
О, нет, не обращаюсь к миру я
И вашего не жду признания.
Я попросту хлороформирую
Поэзией свое сознание.
И наблюдаю с безучастием,
Как растворяются сомнения,
Как боль сливается со счастием
В сияньи одеревенения.
То, что было, и то, чего не было,
То, что ждали мы, то, что не ждем,
Просияло в весеннее небо,
Прошумело коротким дождем.
Это все. Ничего не случилось.
Жизнь, как прежде, идет не спеша.
И напрасно в сиянье просилась
В эти четверть минуты душа.
Чем дольше живу я, тем менее
Мне ясно, чего я хочу.
Купил бы, пожалуй, имение.
Да чем за него заплачу?
Порою мечтаю прославиться
И тут же над этим смеюсь,
Не прочь и «подальше» отправиться,
А все же боюсь. Сознаюсь.
Не станет ни Европы, ни Америки,
Ни Царскосельских парков, ни Москвы
Припадок атомической истерики
Все распылит в сияньи синевы.
Потом над морем ласково протянется
Прозрачный, всепрощающий дымок.
И Тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.
Листья падали, падали, падали,
И никто им не мог помешать.
От гниющих цветов, как от падали,
Тяжело становилось дышать.
И неслось светозарное пение
Над плескавшей в тумане рекой,
Обещая в блаженном успении
Отвратительный вечный покой.
Как все бесцветно, все безвкусно,
Мертво внутри, смешно извне,
Как мне невыразимо грустно,
Как тошнотворно скучно мне.
Зевая сам от этой темы,
Ее меняю на ходу.
Зачем, как шальные, свистят соловьи
Всю южную ночь до рассвета?
Зачем драгоценные плечи твои.
Зачем. Но не будет ответа.
Не будет ответа на вечный вопрос
О смерти, любви и страданьи,
Но вместо ответа над ворохом роз,
Омытое ливнями звуков и слез,
Сияет воспоминанье
О том, чем я вовсе и не дорожил,
Когда на земле я томился. И жил.
А что такое вдохновенье?
— Так. Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.
Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
. Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.
Бороться против неизбежности
И злой судьбы мне не дано.
О, если б мне немного нежности
И вид на «Царское» в окно
На солнечную ту аллею,
Ту, по которой ты пришла.
Я даже вспоминать не смею,
Какой прелестной ты была
С большой охапкою сирени,
Вся в белом, в белых башмаках,
Как за тобой струились тени
И ветра ласковый размах
Играл твоими волосами
И теребил твой черный бант.
— Но объясни, что стало с нами
И отчего я эмигрант?
Поговори со мной еще немного,
Не засыпай до утренней зари.
Уже кончается моя дорога,
О, говори со мною, говори!
Пускай прелестных звуков столкновенье,
Картавый, легкий голос твой
Преобразят стихотворенье
Последнее, написанное мной.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+