Как-то завелся у меня знакомый, пригласил к себе. Шел к нему с интересом. Он был писателем-фантастом с мистическим уклоном. И все кончилось тем единственным визитом, хотя возможно, мог бы я почерпнуть у него что-то, что стоило усилий на переобувание в его домашние тапочки. О необходимости перелезть в них он дал знать с порога.
Гость в тапочках – ничего особенного? Норма гигиены? Почему-то у меня, чистюли, эта норма не в ходу. Гигиена в данном случае служит не столько драгоценному здоровью, сколько бережливости, становясь на стражу лакированных полов, ковров и усилий по уборке помещений, а в конечном счете как бы и здоровья. Бережливость – первейший симптом буржуазности человека, она – эгоцентризм и низость, с точки зрения аристократизма. Ни в одном аристократическом доме или претендующем слыть таковым гостя не заставят разуваться.
Аристократ (конечно, в широком значении слова) – это человек, производящий культуру, а значит ее естественный хозяин, владелец. Буржуа (тоже в широком смысле), напротив, ее потребитель, арендатор, съемщик. В ментальности аристократа заложено неуемное стремление отдавать, дарить, тратить, даже транжирить себя и свое. Суть человеческого благородства именно в расточении, начиная с денег и кончая собственной жизнью.
Буржуазность стоит на другом – на присвоении, собирании, заимствовании, накоплении, а значит, и на бережливости. Аристократ тоже берет, но для того, чтобы отдать еще больше; буржуа берет только ради возможности больше взять в будущем. По этой причине он, буржуа, и заставляет вас расшнуровывать ботинки, и он бережет от превратностей не только полы и ковры, но даже свои чувства.
Женщины продвинуты в сторону буржуазности, кажется, чаще и дальше, чем мужчины. Возможно, есть какая-то связь между эмансипацией женщин и обуржуазиванием Европы.
Пока еще не великая редкость мужчина, который может убежденно сказать вслед за Цицероном, что счел бы изгнанием жизнь в стране (также и в профессии, в коллективе), где нет места для доблести. Но современные женщины, не в пример прошлому, таких героев не жалуют. Они с ними несчастны, готовы бежать подальше от женихов и мужей, если те упрямо подвизаются в профессиях, требующих хоть какой-то храбрости перед лицом смерти или безденежья, например от летчиков-испытателей, полицейских и настоящих научных работников, не «зашибающих бабок». А ведь не так уж давно они вешались гроздьями на шеи этих бедолаг.
Что будет завтра, если сегодня доблесть стала дешевле, чем вчера.
Чем по вашему мнению различается менталитет типичного средневекового рыцаря аристократа и типичного
Подробное решение параграф § 32 по обществознанию для учащихся 10 класса, авторов Соболева О.Б., Барабанов В.В., Кошкина С.Г., С.Н. Малявин Базовый уровень 2018
Как вы считаете, сформировались ли ваши взгляды на мир? Ощущаете ли вы себя представителем своей национальной культуры? В чём это проявляется?
Чтобы осознать разницу между нами и европейцами, можно ознакомиться с работой Магуна и Руднева «Базовые ценности 2008: сходства и различия между россиянами и другими европейцами». Это исследование было проведено по методике Шломо Шварца, которая уже применялась в странах Европы. Оказывается, по сравнению с западными и северными европейцами нас характеризуют стремление к безопасности, верность традициям, стремление к успеху и любовь к семье. Мы не самостоятельны, не любим риск, нас не волнуют проблемы другой части земного шара. Природы у нас достаточно, чтобы её замусоривать с русским размахом, и мы равнодушны к удовольствиям. Безусловно, я утрирую — мы отличаемся от европейцев не радикально, но именно в этих направлениях.
1.Какому типу мировоззрения соответствуют высказывания?
Единственная идея живых существ, которую мы можем иметь, — это идея служения Богу (Т. Пейн).
Человек есть вселенная, и да здравствует вовеки он, носящий в себе весь мир (М. Горький).
Природа никогда не заблуждается… Ненавистна природе всякая подделка, и всего лучше бывает то, что не искажено ни наукой, ни искусством (Э. Роттердамский)
Наука — самое важное, самое прекрасное и нужное в жизни человека, она всегда была и будет высшим проявлением любви, только ею одною человек победит природу и себя (А.П. Чехов)
2.Вставьте пропущенные понятия в схему.
3.Чем, по вашему мнению, различается менталитет типичного средневекового рыцаря — аристократа и типичного буржуа? Отвечая на этот вопрос, подготовьте сообщение или небольшое эссе — исследование, используя примерный план: 1) Сравните их менталитет по следующим параметрам: отношение к деньгам, отношение ко времени, к женщине, труду, долгам (брать, давать, отдавать). Как вы думаете, что лежит в основе менталитета того и другого? Чем обусловлены различия в их менталитете? 2) Могут ли какие — то черты менталитета рыцаря быть присущи буржуа и наоборот? Почему? 3) Ещё по каким параметрам вы могли бы сравнить типичных представителей этих сословий? 4) Укажите имена литературных героев — ярких представителей рыцарства и буржуазии. Назовите черты менталитета, присущие только им. Чем определяется их социальный статус в обществе? Менталитет кого — рыцаря или буржуа — лично для вас ближе и почему? 5) Кого больше в современном мире — представителей рыцарства или типичных буржуа? Какие черты их менталитета можно обнаружить у людей, живущих в начале XXI в., а какие полностью исчезли? С чем это связано? 6) Выявите характерные черты менталитета современного политика, учёного, военного, представителя крупного бизнеса. Каковы принципиальные различия между ними, а что, наоборот, всех их объединяет? Ответ обоснуйте. 7) Какие черты менталитета рыцаря и буржуа вы хотели бы видеть и воспитать в себе? Как они могли бы помочь вам в дальнейшей жизни?
Рыцарь — это аристократ. Буржуа — зарабатывает деньги ежедневно. Вам объяснить, в чем разница между сыном акционера Газпрома и владельцем парикмахерской? Между сэром Полом Маккарти и владельцем булочной в которой его слуги ему хлеб покупают? Рыцарь — это сэр. Так и сегодня осталось. Аристократ не занимается вопросом своего благосостояния. У него для этого есть юристы, финансисты и бухгалтерия. Буржуа, чтобы заработать — допущен только до обслуги аристократа и, если они сочтут нужным, дадут буржуа заработать. А не сочтут — дадут денег другому буржуа.
Неграмотный народ, который знал Библию по дурно истолкованным скульптурным сюжетам и росписям в церквях, относился к Богу с тем пиететом, с которым относятся к чему — то могущественному и непонятному. Мирянам даже порой запрещали иметь дома тексты Священного Писания, кроме Псалтири и Жития Богородицы. Переводы же этих текстов на народный язык отсутствовали вовсе. Таким образом, простой народ только и знал то, что им рассказывали проповедники (чаще всего — монахи). Не стоит забывать, однако, что крестьянству было также присуще отправление зачастую отнюдь не христианских ритуалов, которые остались со времен галло — римской цивилизации. Что касается молитв, которые простой народ знал наизусть, то это тот же «отче наш», не всегда правильно и по — латыни.
Неудивительно, что в районах, где монахи не проповедовали, а священники были невежественны, еретические учения, будучи изложено народным языком, находило отклик в сердцах людей. Глядя на священника — обладателя тайного божественного знания, недоступного тёмным крестьянам, погрязшего в том мирском грехе о котором сам твердит, наводило некоторых людей на крамольные мысли относительно духовенства.
Что же касается дворянства, здесь положение было лучше, так как многие бароны знали грамоту и иногда — латынь. В первую очередь это касается южан и знатных феодалов Севера. В конце XII века в моду вошло религиозное воспитание в дворянских семьях. Дворяне часто (но опять же, не всегда) знали Евангелие и могли изъясняться по — латыни. Для членов трех духовных рыцарских орденов (госпитальеры, тевтонцы и тамплиеры) это было обычным явлением. Но порой благоговейное отношение к католической религии не обеспечивало равного же отношения к клирикам, с которыми рыцари часто конфликтовали на светской, феодальной почве.
Горожане, быт которых был насквозь светским, ибо каноническое право в городе практически не действовало, были еще дальше от Бога, чем крестьяне. Город заслуживает отдельного обсуждения, ибо именно городская цивилизация «погубила» средневековье. Средневековый город кипел жизнью и днем и ночью, будь то Тулуза, Париж или Каркассон. Город манил крестьянина, потому что там он становился торговцем (хотя бы на время) и мог улучшить свое благосостояние; город манил рыцаря, ибо здесь он мог в свое удовольствие потратить деньги, которые ему были, в основном, не нужны в его поместье; монах здесь собирал богатую милостыню и находил более просвещенных слушателей для своей проповеди; священник же…часто мотивация священника совпадала здесь с рыцарской. Горожанин чувствовал себя здесь совсем по — особому, ибо на этой территории он имел привилегии, которые терял, выходя за городские ворота.
В завершение следует подчеркнуть, что человек Средневековья страстно любил жизнь, и как самый факт биологического существования, и как возможность наслаждаться мирскими благами. Именно на смертном ложе происходила борьба с крамольными мыслями о богатстве и сладости жизни. Но это было, скорее, не желание бороться со смертью протестовать против нее, а печаль и сожаление, из — за расставания с жизнью и её радостями.
Немного рассуждений на тему о средневековом менталитете, межсословных…
Recent Entries · Archive · Friends · Profile
Для большинства современных людей рыцарь представляет из себя нечто совершенно противоположное тому, кем он был в действительности. Немного чудак, бухающийся на колени перед всеми дамами, немного спортсмен, таскающий непонятно зачем на себе груду железяк, чуточку драчун, по большей части неудачливый (на манер Дон Кихота), маргинал. В общем, личность странная, чудаковатая, а уж если как-то и проявляющая себя с сильной стороны, то исключительно в противопоставлении «несправедливому» и «непонимающему» обществу.
Олег Соколов, «Империя истории», №2, 2002
Почти повсюду владелец замка был грубым и хищным солдафоном — он воюет, сражается на турнирах, проводит мирное время в охоте, разоряет себя мотовством, душит поборами крестьян, грабит соседние замки и разоряет церковные владения.
А. Люшер. Французское общество времен Филиппа-Августа.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Luscher/08.php (на самом деле, если кто глянет и прокомментирует, буду очень благодарен; я не больно-то склонен доверять как подборкам на тему «фсеплохо», так и подборкам на тему «фсе в шоколаде», я не верю в односторонность жизнь. Разумеется, если дать подборку только по преступлениям, в ЛЮБУЮ эпоху сложится очень, ОЧЕНЬ мрачная картина)
Вопрос о нормах человеческих отношений в Средние века – вещь сложная и неоднозначная. Хотя бы потому, что судить о них нам предоставляется по материалам, которые зачастую диаметрально противоположны друг другу. Это, с одной стороны, художественные произведения и справочники по этикету, а с другой – документы (хроники, судебные записи, переписка, жалобы и т.д.). И ни в одной из этих сфер – даже когда они рисуют идеального рыцаря или идеального буржуа – не наблюдается единообразия…
Тот, кто в служении ретив,
И в пылкой нежности учтив…
Шевалье де ла Ла Тур в знаменитой книге наставлений своим дочерям рассказывал о благородной даме, которая, ругая мужа на людях, так разозлила его, что «он ударом кулака свалил её наземь, а затем ударил ногой по лицу и сломал нос, так, что она никогда уже не могла открывать людям своё изуродованное лицо».
В «Гарене» королева Бланшефлер настаивает, чтобы король высказался в пользу лотарингской стороны. «Король услыхал, и гнев разлился по его лицу: он поднял кулак и ударил королеву по носу так, что брызнуло четыре капли крови». Дама ответила: «Премного вам благодарна. Когда вам будет угодно, можете повторить».
Посещавшие Англию иностранцы отмечали, насколько запуганы англичане авторитетом старших – не только дети, но и взрослые нервно вскакивали, если в комнату входили их родители, и не садились без разрешения. С другой стороны, как отмечали, опять же, многие иностранцы, мало какая другая нация сквернословила так, как англичане – и взрослые и дети, не стесняясь ни присутствующими, ни местом.
Впрочем, в одной из заметок я уже писал, что, даже невзирая на высокую детскую смертность и всеми сознаваемую опасность, которой подвергались маленькие дети, родители отнюдь не переставали скорбеть по умершим отпрыскам – и любить живых, вплоть до готовности отдать за них жизнь.
Иными, по сравнению с современностью, несомненно, были нормы поведенческие и эмоциональные (сила и степень возможного проявления эмоций; так, в «Песни о Роланде» суровые рыцари не стесняясь плачут и падают в обморок от горя; вспомним, какими бурными эмоциями сопровождались научные диспуты в университетах, раз уж в статутах приходилось оговаривать, чтобы участники не прибегали к оружию), но хаотическая жестокость нормой не была никогда, и Влада Цепеша его же современники считали извергом. Да испанский король Педро прозвище Жестокого явно получил со смыслом – окружающие выделили и обозначили то, что их, как минимум, удивляло (что характерно, как только король расправился со своими политическими противниками, прозвище ему сменили на Справедливого J ).
Вечный вопрос, на самом деле – ЧТО было иным? Менталитет? Этика? Отношение к закону? Представление о людях, о мире, о своем месте в нем.
Средневековый мир (в том числе в его отражении в литературе), действительно, изобилует жестокими, подчас даже немотивированно жестокими, действиями, которые тем не менее являлись фактом бытия (хоть и не нормой) и не воспринимались как нечто из ряда вон выходящее в ту эпоху, когда человек, отправляясь в более или менее далекое путешествие, заранее исповедовался, поскольку не знал, суждено ли ему вернуться. Даже игры, в которых принимали участие не только дети, но и рыцари и дамы, отличались известной грубостью. Такова, например, была распространенная вплоть до XVIII века (а с некоторыми вариациями дожившая и до сего дня) игра под названием «Жучок». Правила ее были таковы: один из игроков становится на колени, и ему завязывают глаза. Потом другие играющие начинают по очереди бить его ладонью по спине, а водящий пытается угадать, кто его ударил.
И что побуждает двух совершенно незнакомых и не настроенных друг против друга людей, повстречавшихся на лесной тропе, немедленно начать кровавый поединок, как это часто происходит в балладах?
Трубадур Гираут де Борнель, писавший в начале XIII в., сожалеет о разбойных повадках, недостойных воина: «Когда-то я видел, как бароны в красивых доспехах устраивали турниры и участвовали в них, и было слышно, как долго говорили о тех, кто нанес прекраснейшие удары. Ныне честь состоит в воровстве быков, овец и баранов. Ах! Позор тому, кто является пред дамой рыцарем, который собственной рукой гонит стада блеющих баранов или грабит церкви и прихожан». Другой современник и трубадур, провансалец Бертран д’Аламанон, сочиняет сатирическую тенсону с намерением посмеяться над сеньором Ги, бывшим разбойником, который остепенился и стал поэтом, и говорит ему: «Друг Гион, я очарован твоим здравомыслием, ибо ты стремишься овладеть всяким ремеслом. Ты, долго бывший разбойником с большой дороги, теперь, как я слыхал, возвысился до сержанта. А после похищения быков, овец и баранов ты стал жонглером и исполняешь стихи и песни. Этак ты взойдешь к великим почестям».
Только что процитированный Гираут де Борнель имел тем больше оснований жаловаться на разбой сеньоров, что сам пал его жертвой. Эти люди не уважали даже поэтов. Однажды, когда Гираут, проходя через горы Наварры, возвращался от кастильского двора, где его тепло приняли и осыпали подарками, наваррский король Санчо Сильный велел своим воинам обобрать его. (А.Люшер. Французское общество…)
О том, что средневековое общество было сурово к преступникам, свидетельствуют не только законы и хроники, но и многие литературные произведения. О том, что даже провинившийся домочадец вряд ли мог рассчитывать на легкое наказание, например, слова трактирщика в «Кентерберийских рассказах»:
Коль поварятам надо взбучку дать,
Ей только и забот, что мне совать
Дубину в руки, в голос причитая:
«Лупи их крепче! Ой, напасть какая!
Бей насмерть, не жалей дрянных щенят!»
Николо Бийярд в 13 в. заявил: «Мужчина должен наказывать свою жену и бить её для её же блага, поскольку она часть его домашнего хозяйства, а хозяин может делать со своей собственностью всё, что ему угодно». В каноническом праве говорилось: «Совершенно ясно, что жены должны повиноваться своим мужьям и быть им почти слугами».
Прелат Парижа в 14 веке наказывал жене «вести себя подобно собаке, которая сердцем и глазами устремлена на своего хозяина, и даже когда хозяин наказывает её и кидает в неё камни, собака, виляя хвостом, везде следует за ним… жена должна всегда испытывать к мужу чувство искренней и безусловной любви».
Побои не являлись чем-то из ряда вон выходящим – а точнее, даже составляли норму повседневной жизни (разумеется, не в крайних проявлениях, а в тех дозах, которые казались достаточными для воспитания детей, поучения жен и вразумления подчиненных). Но, с другой стороны, на чересчур жестоких мастеров, истязающих своих учеников и подмастерьев (и более того, заставляющих их заниматься «неподобающими» делами вместо обучения), раз за разом жалуются в городские и гильдейные суды – и выигрывают.
Мозес Смит, медник, и его жена Мэри в бане поругались с Джейн, женой Уильяма Эдмондса. Суд обязал их помириться и впредь не ссориться. Также они обязуются не бить Элизабет Эдмондс, свою ученицу (apprentice), иначе как ради «справедливого наказания, кое должно проводиться березовой розгой, и притом не давать ей больше шести ударов кряду».
Гильдия золотых дел мастеров оштрафовала Джона Трентмоса на 3 шиллинга 4 пенса за то, что он заставил своего подмастерья возить тачку. Также двое подмастерьев пожаловались главам гильдии торговцев тканью, что мастера под угрозой побоев заставляют их носить дрова, уголь и воду и ходить в трактир за элем.
Средневековые гильдии до подобного массового отношения к своим подопечным все-таки не дошли…
They fell upon him all at once,
They mangled him most cruelle;
The slightest wound might caused his deid
And they hae gien his thirty-three.
They hacket aff his hands and feet
And left him lying on the lee.
В переводах, что характерно, эта особенность мировосприятия часто сглаживается, баллада становится более приближенной к современному мировидению. Если сравнить оригинальный текст баллады «Исповедь королевы Элеоноры» и перевод, выполненный Я.С. Маршаком («Королева Элинор»), то несходство быстро бросается в глаза. Оригинал проще, откровеннее; несколько раз упоминается казнь через повешение (Маршалл опасается, что королева казнит его за обман; королева сулит казнь двум мнимым «монахам», если выяснится, что они не французы, а англичане) – у Маршака же граф заранее просит прощения у короля, «если в чем-нибудь согрешил», а не заручается его поддержкой против гнева Элеоноры. В оригинале страх графа перед королевой несколько раз подчеркивается рефреном «And the quakering heart had he» («У него трепетало сердце»), в переводе же этот мотив вообще исчезает:
Напомним следующее – то, что часто упускаем из вида мы, привыкшие к номинальному равенству, по крайней мере сословному – средневековое общество есть общество жестко структурированное, с почти не проницаемыми преградами между сословиями (простолюдин, проявивший доблесть в бою, иногда сможет получить рыцарский меч, но редки, практически единичны такие случаи).
А вот как выглядит «мужлан» с точки зрения рыцаря, который, разумеется, безупречно учтив в кругу равных:
Мужики, что злы и грубы,
На дворянство точат зубы,
Только нищими мне любы!
Любо видеть мне народ
Страждущим, не обогретым!
Пусть мне милая солжёт,
Ежели солгал я в этом!
Нрав свиньи мужик имеет,
Жить пристойно не умеет,
Если же разбогатеет,
То безумствовать начнёт.
Чтоб вилланы не жирели,
Чтоб лишения терпели,
Надобно из года в год
Век держать их в чёрном теле.
Кто своих вилланов холит,
Их ни в чём не обездолит
И им головы позволит
Задирать — безумен тот.
Ведь виллан, коль укрепится,
Коль в достатке утвердится,
В злости равных не найдёт —
Всё разрушить он стремится.
Если причинят виллану
Вред, увечье или рану,
Я его жалеть не стану —
Недостоин он забот!
Если кто о нём хлопочет,
Он тому помочь не хочет
Хоть немножко в свой черёд.
Злобой он себя порочит…
Это пишет Бертран де Борн, рыцарь и трубадур.
— Пердигон! Порой бесславно
Жизнь ведет свою барон,
Он и груб и неумен,
А иной виллан бесправный
Щедр, учтив, и добр, и смел,
И в науках преуспел.
Что донне можете сказать:
Кого из этих двух избрать,
Когда к любви ее влечет?
Я вам открою, что делать должны вы,
Чем, как женщина, славиться впредь:
Вы должны быть с достойным учтивы…
Во французском фаблио XIII в. «О том, как виллан словопрением добился рая» крестьянин, пытающийся после смерти проникнуть в Царство небесное, встречает противодействие святых, не скрывающих своего презрения к мужикам; святой Фома говорит, что рай — «обитель для куртуазных».
Заметим, что англосаксонскому обществу в меньшей степени, чем северофранцузскому, с его жесткой иерархичностью («феодализм в вакууме»), был свойственен непреодолимый разрыв между высшими и низшими (ну, разные системы права, есстно, тому способствовали), хотя в саксонской Англии и существовало рабство. Норманны принесли на завоеванную почву новый стиль отношений (хоть и не вполне привившийся, во всяком случае не усвоенный низами, не желавшими переходить на положение мужланов-полуживотных – два и три века спустя после Вильгельма англичане ничуть не меньше продолжали гордиться тем, что они of freeborne bloode ) и детально прописанные социальные ритуалы. БОльшей педантичностью церемониала, разработанного в мелочах, славился разве что испанский двор, где регламентировалась даже высота, на которую придворным дамам разрешалось приподнимать подол, переступая через порог.
История вообще сложная и неоднозначная штука, тем более по прошествии многих веков. Про рыцарство тоже есть много противоречивых свидетельств. Давайте почитаем вот такое мнение :
Нет, пожалуй, в истории другого явления, которое находило бы столь искаженное отражение в современном массовом сознании, как рыцарство. Действительно, преображенное острогротесковым пером Сервантеса, пройдя сквозь призмы писателей-романтиков начала XIX в., марксистко-ленинской историографии, современной литературы, развенчивающей все и вся, и, наконец, через голливудские фильмы, рыцарство покрылось непробиваемой толщей вымыслов, небылиц, неумеренного восторга, насмешливого ерничанья и умышленного искажения фактов.
Для большинства современных людей рыцарь представляет из себя нечто совершенно противоположное тому, кем он был в действительности. Немного чудак, бухающийся на колени перед всеми дамами, немного спортсмен, таскающий непонятно зачем на себе груду железяк, чуточку драчун, по большей части неудачливый (на манер Дон Кихота), маргинал, иногда (в голливудских фильмах) борющийся за свободу «раскованной личности». В общем, личность странная, чудаковатая, а уж если как-то и проявляющая себя с сильной стороны, то исключительно в противопоставлении «несправедливому» и «непонимающему» его обществу.
Нет ничего более абсурдного, чем подобное видение рыцарства. Прежде всего, когда говоришь об этом сословии, необходимо четко отдавать себе отчет в том, что рыцари являлись не только представителями элиты общества своего времени, но, и более того, они, собственно говоря, составляли подавляющую часть элиты средневековой Европы. Действительно, рыцарство зародилось в Западной Европе на рубеже X-XI вв. в качестве военного сословия, состоящего на службе крупной земельной аристократии.
Однако очень скоро идеалы, образ жизни и стиль поведения этих элитных воинов стали распространяться на все дворянское сословие, включая высшую аристократию и самих королей. К концу XII в. практически все западноевропейское дворянство (за исключением той его части, которая выбрала духовную карьеру) проходит через церемонию посвящения в рыцари. В XIII в. слова «рыцарь» и «дворянин» стали практически синонимами. В это время ритуал посвящения становится все более торжественным и пышным, требования, предъявляемые к вступающему в рыцарское сословие, все более высокими.
В результате в XIV, а тем более в XV вв. далеко не все дворяне могли удостоиться этой дорогой чести. Но если не все они в это время становились рыцарями, то не по причине нежелания, а в основном вследствие недостаточных материальных средств. Не прошедшие посвящение мелкопоместные дворяне чаще всего сохраняли скромный титул оруженосца, который тем не менее предполагал при благоприятном стечении обстоятельств возможность посвящения в рыцари.
Самое же главное, что идеалы и образ жизни рыцарства были безусловным образцом для всего дворянского сословия. Таким образом, все те, кто реально сосредотачивал в своих руках власть, являлись рыцарями.
Король, «региональные власти», командование всеми войсками и прочими «силовыми структурами» — все это рыцари. Рыцари были не маргиналами и чудаками, они составляли стержень, становой хребет всего общества, именно они решали — мир или война, распоряжались всеми материальными благами, вершили правосудие, определяли политику государства, и, наконец, безраздельно господствовали в мире светской идеологии и светского искусства.
В XIV-XV вв. развитие мануфактур и торгового обмена все более повышало роль буржуа, торговцев и организаторов производства в жизни общества. Однако это было лишь самым началом того долгого процесса, который приведет в XIX-XX вв. буржуазию к главенствующей роли в социальной, политической и идеологической сферах. В описываемое нами время буржуазия, даже богатая, была еще ничтожно слаба в области политической, а в области же идеологической ее роль сводилась практически к нулю: «ей еще нечего было сказать и поведать миру», — как метко заметил крупнейший специалист по истории средневековой Франции Ю.П. Малинин.
Истинной элитой общества, знатью являлись лишь те, кто выполнял свой воинский долг. Вся аристократия была насквозь проникнута воинскими рыцарскими идеалами и менталитетом.
Несмотря на то, что в XIV-XV вв. аристократическое сословие становится все более закрытым для проникновения в него простолюдинов, и в это время сохранялось убеждение, что выполнение воинского долга способно облагородить человека и ввести его в замкнутый круг знати.
Как указывалось в трактате того времени, королю «необходимо иметь богатство и копить сокровища, чтобы при необходимости он мог щедро оделять честных людей, дабы они помогли ему защитить и себя, и страну от врагов…»
По отношению же к богатству, нажитому «бизнесом», идеологи рыцарства не щадили презрительных эпитетов. Чувствуя подсознательно, а может быть и сознательно, где зародится та сила, которая разрушит их традиционный, построенный на идеологии меча мир, рыцари явно враждебно воспринимали буржуа, считая его элементом, вредным для общества. Вот как восклицал в XV в. знаменитый бургундский историограф
Жан Молине: «…а вы, богатые буржуа, не имеющие понятия о чести и наслаждении славой, будучи врагами общественного блага и всякой доблести, не способны понять… благодаря кому и за чей счет вы живете и наслаждаетесь мирским счастьем; ведь вы в безопасности мирно живете, а рыцари — в постоянных схватках со смертельной опасностью; вы спите, защищенные, спокойно в городах, а они — в открытом поле, с мечом в головах; вы живите в мечтах умножить свои имущества, они умирают за вас и ради вашего богатства!»
Но пока буржуа были еще далеки от своего политического триумфа, и миром полностью распоряжалась аристократия, выковавшая свои громкие имена под звон мечей и грохот ломающихся копий. Эти люди не только принимали политические решения, но и в случае военного конфликта по долгу своего положения, по самой сути своего существования должны были первыми встать в ряды бойцов.
Французская монархия, которая с особой ясностью воплощала в себе идеалы рыцарства и его сословного долга, является, пожалуй, самым ярким примером реальности данной моральной и этической схемы. Король Людовик VI (1108-1137), один из первых в династии Капетингов, был отважным воином и чуть ли не каждый год водил своих рыцарей в битвы и походы. Его сын, Людовик VII (1137-1180), лично возглавил крестовый поход. В битве при горе Кадмус все рыцари, сражавшиеся вокруг короля, погибли, и он остался один на один с десятками врагов.
Но король, как пишет хроникер, своим окровавленным мечом срубал головы и руки тех, кто осмеливался к нему приблизиться. Ему удалось прорваться до брошенного коня и благодаря наступавшей темноте вырваться из кольца врагов. Король вернулся в лагерь весь окровавленный, в доспехе, утыканном стрелами. Его сын Филипп II Август (1180-1223) также лично возглавил крестовый поход и во время штурма Сен-Жан-д’Акра не раз водил своих воинов в самые отчаянные атаки. Когда же он вернулся на родину, и ему пришлось отражать нападение коалиции, ведомой германским императором, он лично возглавил свою армию, несмотря на то, что в этот момент ему было почти 50 лет (возраст по тому времени весьма почтенный).
В битве при Бувине 27 июля 1214 г. король был сбит с коня немецкими пехотинцами. В течение нескольких минут он остался один на один с десятками врагов и только благодаря своей отваге и тяжелой руке с мощным мечом сумел выстоять и был спасен подоспевшими французскими рыцарями.
Его сын Людовик VIII (1223-1226), хотя и правил всего три года, но успешно руководил многими военными кампаниями — как при жизни своего отца, так и во время своего короткого правления. Интересно, что когда его отец громил немцев под Бувином, сын в качестве наследного принца командовал другой армией, которая наголову разгромила английскую армию при Ларош-о-Муане (2 июля 1214 г.).
Неоднократно он подавал пример своим исключительным личным мужеством. Недаром современники дали ему прозвище Людовик VIII Лев. Его сын Людовик IX Святой (1126-1270) в битве с англичанами под Тайбуром не просто увлек свои войска на штурм моста, а лично взял его штурмом, опрокидывая своей могучей палицей всех, кто вставал у него на пути. Этот король возглавил два крестовых похода. В первом из них он подал пример такой доблести и самопожертвования, что заслужил восхищение даже своих самых заклятых врагов.
В трагической битве под Мансурахом король был в самой гуще схватки. «Людовика не остановили ни стрелы, летящие со всех сторон, ни греческий огонь, который пылал на его доспехах и на сбруе коня, а его верный историограф Жуанвиль удивлялся, как король не погиб в этом бою, объясняя это разве что чудом и всемогуществом Бога…» Этот список можно было бы продолжать еще очень долго.
Рядом с ним, оставшись до конца, стоял его сын Филипп, которому не исполнилось еще 14 лет. Он, конечно, не мог еще помериться силой с английскими воинами, но, рискуя своей жизнью, предупреждал своего отца: «Отец, внимание: справа… слева… позади!» Когда, наконец, подавленный огромным численным превосходством король вынужден был сдаться, принц Уэльский, командовавший английскими войсками, счел за честь потчевать своего царственного пленника в своем шатре и произнес, лично наливая ему вино и подавая яства: «Сир, все мои рыцари, которые видели бой, согласны в том, что вы были самым доблестным воином».
Вне всякого сомнения, подобное участие коронованных особ в битвах было связано не с тем, что французские короли были вульгарными драчунами и принимали вызов каждого встречного-поперечного. Это было невозможно уже из-за сакрального (священного) характера особы короля. Его непосредственное участие в физическом контакте с противником происходило только тогда, когда этого требовали экстраординарные обстоятельства. Однако, когда в решающей битве наступал кризис и самопожертвованием было необходимо подать пример всем воинам, король, не задумываясь, бросался в гущу схватки.
Ясно, что при подобном отношении к войне со стороны главы государства и воинском менталитете, пронизывавшем всю элиту общества, знать королевства не могла не быть первой на поле сражений. В трагической битве при Азенкуре (25 октября 1415 г.), где французское рыцарское войско потерпело жестокое поражение, полегли чуть ли не все высшие должностные лица королевства. Хотя вследствие своего трагического недуга король Карл VI лично не участвовал в сражении, здесь отважно бились и пали смертью храбрых семь принцев крови, Коннетабль и Великий Адмирал Франции, Великий Гофмейстер, Главный смотритель вод и лесов, Архиепископ Санский, почти все байли (управляющие регионов от лица короля) севера Франции и великое множество графов, баронов и просто известных рыцарей.
Если учитывать, что Коннетабль-должность, примерно соответствующая министру обороны в современном государстве, Великий Адмирал-командующему военно-морским флотом, Великий Гофмейстер-главе администрации Президента, Главный смотритель вод и лесов — министру экономики и министру, ответственному за экологические вопросы, байли — полномочным представителям Президента в регионах и губернаторам, то все эти потери представляли собой примерно то же, как если бы в 1996 г. в трагическом штурме Грозного пали не только молодые солдаты и офицеры, а вместе с ними в первых горящих танках погибли бы несколько министров, десятки губернаторов, сотни депутатов, а прочих чиновников высшего ранга — без счета…
Таким образом, рыцарство являет собой прежде всего не «раскованных личностей», бьющихся с кем попало наподобие участников современных боев без правил, а элиту государства. Необходимо также обратить внимание на то, что рыцарь никогда не был одиночкой вроде героев голливудских фильмов. Вообще, средневековое общество было строго иерархичным и не мыслило себе «просто человека». Каждый занимал определенное место в сословной иерархии и вне этого места просто не существовал. Самым страшным для человека того времени было одиночество. Одинокий — значит ничтожный, хуже, чем нищий, и уж тем более хуже, чем последний крестьянин. Поэтому знатный человек должен был быть постоянно окружен свитой оруженосцев, пажей, наемных воинов, слуг, а в случае особо знатных персон-то и сверх того, целой свитой рыцарей.
В жизнеописании Жака де Лалена хроникер с гордостью отмечает, что его герой появился для поединка с мессиром Жаном де Бонифасом в окружении «по крайней мере пятисот конных. Среди них были графы де Сен-Поль, сеньор де Фьен, его брат, много знаменитых вельмож, как придворных герцога, так и его родственников…» Одиноко странствующий рыцарь — не более чем герой романов. Документы же доносят до нас совершенно другой облик рыцарства. Во французских архивах сохранились подробные документы, перечисляющие силы королевской армии, собранной в 1340 г. для ведения кампании против английского короля на севере Франции. Эта армия делилась на 12 отрядов (batailles).
В частности, отряд герцога Алансонского насчитывал 1268 тяжеловооруженных конных воинов (рыцарей и оруженосцев), каждый из которых имел своих слуг. Отряд делился на 134 подразделения. Самым большим было «знамя» самого герцога, в которое входило 73 тяжеловооруженных конных воина. 23 других отряда (рыцарей-баннеретов) имели от 60 до 14 рыцарей и оруженосцев. Также было 100 мелких отрядов («копий»), насчитывавших от 19 до 2 тяжеловооруженных воинов. Наконец, остальные состояли из «копий» по 2-5 человек, в которые входили только оруженосцы.
Если учитывать, что тяжеловооруженные воины (за исключением командира), входившие в состав небольших «копий», были в основном оруженосцами или конными «сержантами», видно, что каждый рыцарь был фактически командиром большего или меньшего кавалерийского отряда. Причем каждый из этих отрядов сражался, поддерживая прочно спаянный в единое целое строй так называемого «кон-рота» (conroi). Таким образом, являющий собой в мирное время представителя власти и элиту общества, рыцарь исполнял на войне обязанности, которые куда более сближают его с офицером, чем просто с отборным бойцом.
Военный командир, важная персона в гражданском обществе, насквозь проникнутом идеями иерархии, выполнения долга, служения, соблюдения строгих правил этикета, — рыцарь, разумеется, не мог вести себя как расхлестанный американский мужлан, одетый в псевдостаринную одежду, с оголенным торсом, каким представляется его образ в современных голливудских фильмах. Одним из важнейших стержней поведения рыцарей было строгое соблюдение правил того общества, столпом и опорой которого они служили. Это проявлялось прежде всего в неукоснительном соблюдении правил общения и этикета, считавшихся необычайно важными для средневекового человека.
Знаменитый нидерландский медиевист начала XX в. Йохан Хейзинга прекрасно резюмировал это стремление к соблюдение внешних форм: «Соревнование в учтивости… было до чрезвычайной степени развито… Каждый счел бы для себя невыносимым позором не предоставить старшему по рангу место, которое ему подобало». А придворный историограф герцогов Бургундских Шателлен заявлял: «Кто уничижается перед старшими, тот возвышает и умножает собственную честь, и посему добрые его достоинства преизобильно сияют на его лике».
Итак, рыцарство, прежде всего — это не куртуазное ухаживание за прекрасными дамами, хотя, конечно, оно составляло не малую часть рыцарской культуры, это и не бесшабашное махание различными вида ми металлических предметов, а выполнение норм поведения в строго иерархизированном обществе, которое рассматривало себя как триединое политическое тело, подразделяющееся на молящихся, сражающихся и трудящихся. Причем сражающимся отводилась роль вершения власти и правосудия.
Без сомнения, не все рыцари отвечали высоким этическим нормам, которые породило сознание человека того времени. Среди них были и грабители, и убийцы, и жестокие бесчеловечные эксплуататоры. Но не они определяли общий стиль поведения элиты, которая в большинстве своем осуждала все эти отклонения от нормы. Нормой же считалось самопожертвование на поле боя, способность без колебаний отдать свою жизнь за государя и отечество. Подобное отношение к своему долгу создавало определенный общий настрой элиты, который можно охарактеризовать как «духовную доблесть», именно эта духовная доблесть по мысли идеологов Средневековья и способствовала «благому управлению другими людьми в соответствии с божескими заповедями».
masterok