Что значит страусовая политика
Страусиная политика
Рассказ 2004 года, но впервые опубликован в другой авторской редакции в приложении к книге: Дмитрий Гаврилов. Страусиная политика / Латыпов Н.Н., Гаврилов Д.А. Ёлкин С.В. Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта. Под. ред. А.А. Вассермана. — М.: АСТ, 2013. — 352 с. C.326-334.
Рассказ не зачинался, хотя конкурсное задание представлялось легче легкого. Он тупо разглядывал экран, на котором цепкая кошачья лапа скринсервера, выныривая из-за пределов монитора, ловила разноцветных рыбок. Изредка брался за мышь, прекращая бульканье, и тыкал белой стрелкой в имена ничего не весивших файлов с заготовками.
Когда-то у него получалось легко и непринужденно, весело и озорно он сочинял сюжет за сюжетом. А вот, поди ж, даже в голову ничего не лезет. Чертово жюри! Хотя, почему “чертово”? Сам обещал поучаствовать. Тряхнуть стариной в мелком жанре, уважить просьбу Председателя, “создать интригу конкурса”, как это было названо.
На антресолях он разыскал пыльный пакет с профилем писающего в угол Нахаленка, провел ладонью, вытер пальцы о тренировочные. Голая задница пацана выглядывала из-за приспущенных портков.
Решительно, он был обречен на муки творчества, а вернее потуги, потому что давно забыл, как начинаются и протекают родовые муки фантаста.
Сквозь мутное стекло в его нехитрое жилье проникал вечер. Осенний, московский, с тусклыми огнями в окнах еще мощных сталинских зданий, непоколебимо хранивших в ночи остатки старого города.
Пылинки закружились в сумраке комнаты точно снег, обозначая края светового конуса…
Но этого уже некому было видеть. И ему нечего было стыдиться таких, единственно праведных мужских слез.
Точно какой-то дьявол-искуситель подслушал эти мысли, в прихожей вспыхнула лампа, затарахтел холодильник на кухне, пискнул и загудел компьютер.
Дьявол пожалел, послушался и выбора человеку не оставил.
— Папа, подожди! Можно, еще самому немного почитать?
— Только скажи кому! Это тайна!
— Ябеда-карябеда, турецкий барабан.
— А я не буду говорить тогда. Только, пойдешь плотину строить, возьми меня с собой. А?
— Ладно, договорились. Спи!
* * *
Брат еще маленький. Он многого не знает. Не нюхал серы.
Если взять два болта потолще и гайку, навинтить ее слегка на резьбу, наскоблить со спичек осторожненько внутрь, да и прижать с обеих сторон. Правда, сильно завинчивать не надо. А потом, где-нибудь в арке как. Бабах!
Он несмышленый, мой младший брат. И я покажу ему, как высечь искру, ударив кремнем о кремень. Сверкнет, а потом камень еще будет пахнуть курятиной. Говорят, раньше пещерные люди так огонь добывали, а теперь у отца есть зажигалка на бензине. Искра получается когда длинная, когда короткая. Вот если взять зеленый заводной бронетранспортер, он катается и искрит, и поднести к бумажке. А ничего и не будет. Ее проще лупой поджечь, как Сайрес Смит.
Бабушка встанет утром рано. Я тоже жаворонок. Я просыпаюсь вторым, крадусь на цыпочках по коридору мимо родительской комнаты.
Она встречает любимого внука:
Кофе, кстати, бывает разный, “из ячменя” и еще, правда редко-редко, который надо долбить и молоть. Этот вряд ли настоящий. Буржуйский.
Вот бабушка нарежет мне черный хлеб с маслом солдатиками, нет ничего вкуснее, когда посолишь. Это, конечно, не те, которые у меня в коробочке лежат, но их тоже можно выстроить в ряд.
Фигурку надо вылепить из пластилина, замесить гипс и залить им форму. Когда белая жижа окаменеет, спичкой выковырять с торца лишнее, а в дыру залить металл. Мы его с отцом плавим на плите, в баночке из-под кинопленки к камере с тремя объективами. Свинец похож на ртуть из градусника, когда жидкий. Солдатик получается серым и тяжелым, и никакой парашют не спасет.
А проще всего делать из бумаги шляпы или лодки, и двухтрубные корабли, и даже гармошки. Хотя братец режет скатерти и снежинки, но это для самых маленьких и девчонок, с которыми я не вожусь, потому что они все плаксы.
* * *
Он очнулся от настойчивого звонка в дверь. Даже сквозь плотное одеяло этот звук проникал в сознание, выволакивая из небыли.
На кухне тарахтело, за стеной шуршал компьютер.
Пока натягивал тренировочные, обратил внимание, что от постоянного сидения за “железкой” на животе образовались неприятные складочки жира.
— Привет! Это я! Гулять пойдешь?
Голос был удивительно знакомый, но для порядка он встал на табурет и посмотрел туда, по ту сторону.
На лестнице стоял Вовка, его школьный приятель, с противогазной сумочкой через плечо.
— Я сейчас, Володя. Я мигом.
Он хотел было спросить: “А чего не позвонил то?” Но вдруг вспомнил, что телефон пока еще не поставили.
Это как же понимать? Он прекрасно помнил свой абонентский номер. И нынешний, и тот, старой четырехкомнатной квартиры на окраине Москвы, где в кругу большой семьи прошло его единственное детство, первое и последнее в жизни.
Он еще раз взглянул по ту сторону.
Ну, да! Когда не было телефонов, друзья вот так запросто заходили друг к другу. Мобильник в эпоху развитой демократии окончательно развратил горожан.
— Прости, совсем забыл. Сидел за компом и отрубился как-то. Куда гулять-то?
— Вот решил проверить, может ли свет столкнуться в воздухе! Ты возьми у своих родителей еще какое-нибудь…
На мамином трюмо стоит точно такое же зеркало, даже оправа одинаковая. Наверное, наши родители покупали в одном магазине.
— Пустим солнечные зайчики навстречу друг другу. Они должны столкнуться, если свет из чего-то состоит.
Бредем по свалке, полной битого кирпича, каких-то труб, густо поросших полынью и пижмой. Справа расстилается большое озеро, его не перейти вброд, но плот, сколоченный из крепких досок со стройки, решает дело. Вода проступает сквозь щели, но отважные путешественники встречаются и не с такими препятствиями.
По ту сторону пруда есть глубокая землянка. Ее вырыли старшие, они сидят по ночам, курят и жгут костер. Языки пламени вырываются наружу через вертикальное отверстие. Этот огонь виден всем, кто живет по соседству, с любого этажа, но никто не рискует сломать себе ноги. Взрослым сюда хода нет.
Расставив нехитрую аппаратуру, Вовка дает сигнал. Солнечный зайчик ослепляет, и ответный луч можно послать только наугад.
— Ну, как? Столкнулись?
На обитаемую землю выбраться уже проще, преодолев “Белые горные кручи”, можно выбраться на тракт. Здесь оживленное движение.
Гравий катится из-под ног, так что съезжать приходится на том месте, что предназначено для сидения.
— Мама спросит, где так извозился.
Мать, зорким оком углядевшая ребят из окна, зовет: “Домой! Обедать!”
— Ма-ам! Ну, еще чуть-чуть, полчасика!
Весело шкварчит сковорода. Пыхтит электрочайник.
— Я хочу спросить, Володька. Ты помнишь, как мы тогда. Словом, как мы жили. Как были детьми.
— Ты навещаешь своих? Верно ведь. Как давно ты оглядывался на окно, за которым застыла мать. И она машет тебе рукой. А ты уходишь. И она больше никогда не выглянет, и не крикнет тебе: “Возвращайся домой!” И главное, ты еще сам не понял, как будет нужен тебе этот окрик. Так попроси же ее, когда будешь уходить: “Мамочка, позови меня, родная! Я тут же вернусь, лишь бы ты только позвала!”
— Ты не увиливай. Я ведь не просто так спрашиваю!
— Но и наши матери все еще стоят за тем окном старого дома, где мы жили и выросли!
Он пошел на балкон, рванул на себя перекосившийся ящик шкафа. Дерево подалось, но с натугой. Ящик выдвинулся наполовину. Он просунул в образовавшийся проем кисть и нащупал холодную твердь кремня. Почти что вывихнув руку, достал оттуда же и второй камень. Поднес к глазам, отпечаток ракушки явственно проступал на поверхности.
— Думаешь? Нет ничего проще. Слушай, жестокий ты человек!