Что случилось с шахтерами в чернобыле
Я копал шахту после взрыва реактора. Дончанин вспоминает о 14-дневной смене в Чернобыле
Анна КУРЦАНОВСКАЯ, журналист
35 лет назад произошла самая масштабная техногенная катастрофа в истории человечества. 26 апреля 1986 года взорвался реактор четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС. В числе первых на ликвидации последствий аварии работал дончанин Игорь Ходосов.
В середине мая составе сводного отряда Министерства угольной промышленности СССР мужчина добровольно поехал в Чернобыль. Там он занимался выемкой породы из под реактора, чтобы создать бетонную подушку, защищающую подземные воды от попадания в них радиоактивных отходов.
В формате монолога 60-летний Игорь Анатольевич, который с началом войны переехал из Донецка в Днепр, вспоминает о времени, проведенные в Чернобыле и о том, как 14 дней возле реактора отразились на его здоровье.
Специалисты нашего стройуправления ездили по всему Союзу
Окончил техникум, получил специальность горный техник – электромеханик. И я по распределению оказался в городе Сланцы Ленинградской области. Работал на шахте «Ленинградская» подземным электрослесарем. Через время призвали в армию, служил тоже под Ленинградом. После дембеля вернулся в Донецк и трудоустроился на шахту №12 «Наклонная».
С 1982 году стал работать проходчиком в шахтопроходческом стройуправлении. Занимался строительством вертикальных шахтных стволов и выполнял спецзаказы Министерства обороны СССР. На тот момент специалисты нашего стройуправления ездили по всему СССР. В конце 1985-го был командирован в Хмельницкий.
Фотография была сделана на железнодорожном вокзале Хмельницкого буквально перед отъездом в Чернобыль. Игорь Ходосов посередине. Слева – механик участка, справа – проходчик
Мы не знали ничего о радиации и том, что она разрушает организм
Помню, как 12 мая 1986-го на утренней разнарядке наш начальник участка сказал, что получил из Донецка документ. Там значилось, что нужны добровольцы для работы на новом объекте. Особо он ничего не объяснил, что нужно будет в Чернобыле делать. Сказал – обычные проходческие работы. В принципе так оно и было.
С нашей проходки тогда в Чернобыль поехало где-то 27 человек. Нас туда не гнали силком, все по желанию. Мы были так воспитаны, патриотами своей страны. И поэтому когда сказали, что надо ехать – то поехали.
Мы не знали ничего о радиации и том, что она, проходя через человека, разрушает его организм. Не знали, чем потом нам всем аукнется долгое нахождение возле взорвавшегося реактора.
Удостоверение к нагрудному знаку ликвидатора аварии на ЧАЭС, которой выдали Игорю в 1988 году
По территории возили на бронестранспортере, но только первые дни дня
Мне на тот момент исполнилось 25 лет, средний возраст тех, кого направляли на ликвидацию в Чернобыль, был 28-36 лет. Я был в составе сводного отряда Министерства угольной промышленности СССР. Там были не только донецкие парни, а еще шахтеры из объединения «Тулауголь».
Вечером 13 мая прибыли в Чернобыль. Разместили нас в местной школе-интернате. А на следующий день уже приступили к работе.
От того места, где мы жили и до станции, расстояние было 18 км. Привозили на бронированном автобусе.
А уже по территории самой станции возили на бронетранспортере. Но это было первые три дня. Дальше – по разработанному маршруту мы уже на работу и с работы бегали по галерее, соединяющей третий и четвертый реакторы.
Бригада из шахтопроходчиков и работников инженерно-технической службы предприятия «Донецкшахтопроходка» и объединения «Тулауголь». Игоря Ходосова на фотографии нет
Свернул с маршрута – дозиметр сразу зашкаливал
Только тогда нам объяснили, что случилось и каких масштабов эта авария. У водителя бронетраспортера был дозиметр. Он возил нас по извилистому маршруту. Мы спросили, почему он так едет, разве прямо нельзя?
Водитель рассказал, что везде находятся остатки радиоактивного графита и если хоть на немного отклониться от намеченного маршрута, то дозиметр сразу будет зашкаливать. И он ради эксперимента свернул направо, и сразу стрелка прибора переместилась на максимум. Но мы все равно не понимали всей опасности, но предложили вернуться на маршрут и больше от него не отклоняться.
Когда нас привезли к месту, между третьим и четвертым энергоблоками, там уже работал экскаваторщик. Он выгребал песок. Сделал яму глубиной метров шесть. А дальше – уже была наша работа по сооружению выработки под фундаментом аварийного блока для возведения защитной плиты.
Бок о бок сутки напролет трудились шахтопроходчики из Донбасса и Тулы, сотрудники предприятий «Донецкшахтопроходка» и «Мосбассшахтострой». Вслед за нами двигались бетонщики, прибывшие со строительства Рогунской ГРЭС.
Шахтростроители спасли здоровье и жизни миллионам людей
Работы были начаты с углубления котлована. В котловане нами был смонтирован проходческий щит, доставленный из Киева, и началась проходка штрека. Почти все работы велись вручную.
Штрек под аварийный реактор длиной около 130 метров был пройден и закреплен за 13 суток. На этом моя «командировка» в Чернобыль закончилась.
Мы уехали, а на наше место прибыли другие шахтостроители. Они уже вели работы по выемке горной массы объемом 2200 м3 под бетонную подушку, размер которой 30×30 метра.
Все было закончено к 28 июня, что позволило локализовать опасность попадания более 150-ти тонн остатков разогретого ядерного топлива в грунтовые воды, предотвратить загрязнение отходами водного бассейна Днепра и отвести угрозу жизни и здоровью миллионам жителей Украины и Европы.
Мемориал ликвидатором аварии на ЧАЭС в Донецке
За смену мы получали более 100 рублей. Это были очень серьезные деньги.
Я с ребятами из Тулы был в четвертой смене. После работы на станции проводили дезактивацию (принимали душ), переодевались, получали новый комплект костюма. Прыгали в автобус и ехали отдыхать в школу-интернат. Там общались, ели и спали. Нам давали какие-то йодосодержащие таблетки.
Употребляли ли мы алкоголь? Было немного. Ребята лишь однажды ездили за ним в Киев. Тогда же был «сухой закон», сумасшедшие очереди в магазинах. Но когда узнали, что для чернобыльцев, то пропустили и никто даже не противился. Это мне потом рассказывали те парни, которые ездили в столицу.
Понимал ли я всей серьезности той аварии? Конечно же, нет. На то время информация об аварии на ЧАЭС была закрытой. И честно скажу, меня она и не очень-то и интересовала. Я приехал, чтобы выполнять то, что лучше всего умел – копать подземные туннели. Министерство угольной промышленности, видимо, понимая всю важность работы шахтостроителей и возможные риски их здоровью, решило нас поощрить. За смену мы получали более 100 рублей. Кто жил в те времена, понимает, что это были очень серьезные деньги.
Наша смена, длившаяся две недели, закончилась 30 мая. Когда уезжали, нас полностью проверили на наличие радиации. Из всего фонили только мокасины, их там и оставил. Нас привезли в Донецк и сразу направили в больницу профзаболевания. Все было по желанию. Были ребята, которые говорили, что им это не нужно, мол, они себя нормально чувствуют. Я же решил проверить свой организм, свое здоровье. Сдал все анализы. Обнаружилось только небольшое повышение лейкоцитов.
Спустя два года умер первый человек из нашей бригады. Потом были еще смерти. На сегодняшний день где-то 40 процентов из тех, кто был со мной в те две недели, уже нет в живых. Но те, кто остался, все больные. И я в том числе. К концу 89-го у меня открылась язва желудка и стала сильно болеть голова. Дальше – отдышка. И в итоге собрался «целый букет» болячек. В основном у нас у всех сердечнососудистые и желудочно-кишечные заболевания. Очень радиация ударила на опорно-двигательные функции.
Игорь Ходосов в центре в костюме с нагрудными знаками
Ежегодно я обязательно 26 апреля приезжаю в Донецк. И этот год не исключение
Что касается чернобыльских пенсий, то тут есть серьезная несправедливость. Разница в размере пенсий для ликвидаторов, которые ехали в Чернобыль от производства и тех, кто от военкомата. Последним хорошо, им подняли, и сейчас минимальная пенсия составляет 8-9 тысяч гривен. А такие как я, командированным от производства, в среднем получают 5-6 тысяч. Мне лично обидно, работали все более-менее одинаково, все получили облучение. Такая разница — это серьезная недоработка правительства.
Игорь Ходосов в музее «Памяти ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС», который находится в общеобразовательной школе №11 в Донецке. Апрель, 2021 год.
Ежегодно я обязательно 26 апреля приезжаю в Донецк. И этот год не исключение. Прихожу к мемориалу чернобыльской славы участникам ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, что возле «Золотого кольца». Это один из крупнейших в Украине монументов, в память о ликвидаторах аварии. Известно, что около восьми тысяч дончан побывали в Чернобыле, кроме шахтеров, еще пожарные, медработники и военные. Потом все ликвидаторы идут на природу, где мы общаемся, вспоминаем те времена, и, конечно же, поминаем тех, кого с нами уже нет…
Чернобыльские шахтёры
Как на самом деле работали чернобыльские шахтёры
Штаб оперативной группы Министерства угольной промышленности располагался в небольшом доме под номером 26 на улице Советской в городе Чернобыль, где до аварии находился районный отдел народного образования. В руководстве штаба пять человек. Возглавлял его министр угольной промышленности Украины Н. Сургай. Стены небольшой комнатки, где обосновался министр со своими помощниками, были увешаны чертежами, графиками, схемами. Сюда сходятся данные за каждый день, за каждую смену, за каждый час работы шахтеров.
– Наш коллектив насчитывает 388 человек, – Из них 154 горняка из Московского бассейна и 234 из Донбасса. Трудились одной дружной семьей, поэтому и дело спорилось. А задача перед нами, прямо скажу, была сложная. – Требовалось, прежде чем выйти под землей к основанию четвертого блока, проложить 136-метровый тоннель, провести по нему коммуникации и уложить рельсы для вагонеток.
Диаметр тоннеля небольшой, всего метр восемьдесят. Высотой примерно метр пятьдесят — метр шестьдесят. Далее камера примерно тридцать на тридцать. Специалисты Минсредмаша должны были в этой камере смонтировать холодильные установки. Правда за них почти всю работу шахтеры сделали. Главная трудность поначалу заключалась в радиации.
Там, где начинали работу, доходило до 3-4 рентген в час. Вход в тоннель находился со стороны третьего блока. Но когда вошли в забой, она установилась в допустимых нормах. Работу вели силами комплексных бригад, в каждую из них входили проходчики и механизаторы, электрослесари, машинисты кранов и бульдозеров. Эти бригады и осуществляли проходку тоннеля до так называемой плиты под реактором. Последние пять-шесть метров проходили вручную.
Работы шахтеры вели круглосуточно в восемь смен. Каждая трудилась по три часа. Любой член бригады знал, что он должен сделать за это время. Все смены объединены в «вахту». Срок работы на станции каждой «вахты» – пятнадцать дней. Всего было три отряда, которые выполняли задачу. По две недели каждый. Первый отряд практически прошел тоннель, второй доделывал тоннель и начал копать камеру, а третий уже ее доделывал и помогал монтировать холодильники.
Все работы велись в щадящем режиме — по три часа смена. Задание было — сделать всё за три с лишним месяца, а шахтеры сделали за месяц с небольшим. Почти в три раза быстрее! Там ставились такие рекорды, которые никогда не будут повторены. Ребята друг у друга лопаты отбирали. Смена приходит, а им говорят, еще наши две минуты.
Не все шахтеры проходили отбор. Брали самых лучших проходчиков. Тут как было – ночная смена вышла, дневная приехала, людей погрузили в автобусы снова домой: взять бритвы, с родными попрощаться.
Все шахтёрам выдавали респираторы лепестки, но их особо не надевали — в них было невозможно работать из-за того, что в тоннеле жарко и дышать было нечем. Сразу стоит сказать о том, что никто из шахтеров не работал голышом. Все проходчики были одеты в легкую белую робу, как у работников станции. За состоянием здоровья следили строго. Через день брали кровь на анализ. Если анализы плохие, к смене не допускали. Вообще организация была изумительная, кормление — тоже.
В итоге под реактором была смонтирована огромная бетонная система, начиненная трубами и специальной аппаратурой. Вся эта массивная конструкция должна была исключить опасность заражения грунтовых вод.
Полк 11350: было и убыло
О чем они не знали, когда ехали ликвидировать последствия аварии и какие последствия были для них самих? Что было бы, случись катастрофа на пять лет позже, когда уже не стало Союза? Пошли бы они снова на подвиг, имея за плечами опыт прожитых лет и перенесенных болезней?
Тогда, в апреле 1986-го, в страшную и таинственную зону под названием Чернобыль, отправились многие тысячи людей. Удивительно, но мир после обнародования информации о случившейся аварии не перевернулся. Все тогда жили, работали, и беда существовала как бы и рядом, но на уровне обывательских слухов. В мае далеко на юге России выпал необычный дождь, оставивший белесые следы на свежих листьях деревьев. Телевизор показывал вести с полей и репортажи со съездов, а тем временем в стране шла тихая мобилизация. Военкоматы отправляли повестки запасникам второй категории. Забирали мужчин старше 35 лет, у которых было двое детей. На предприятиях шел свой призыв, добровольцев. Никаких пышных проводов не устраивали. Казалось, обычная командировка. Надо так надо.
Это сейчас для большинства ликвидаторов Чернобыль находится в другом государстве, а тогда полки добровольцев прибывали в радиационную зону из Прибалтики и Средней Азии, Северного Кавказа и Дальнего Востока, Москвы и Ленинграда. Огромные материальные и людские ресурсы брошены были в Чернобыль, чтобы спасти всю страну.
Что они не знали
Двукратный чемпион мира по велоспорту Александр Филипенко в Чернобыль пошел в первый же призыв из 1200 человек, объявленный по Ростовской области.
Дозы облучения в динамике, по словам ликвидаторов, никто не отслеживал. А приборы, которые выдавались, зачастую не отражали реальную картину. Были случаи, когда полученные дозы просто списывались. Суммарное облучение Филипенко составило 38,6 бэра. Он сам не принимал участие в работах по очистке территории станции, но каждые три-четыре часа встречал оттуда очередную смену в 1200 человек. Нужно было принять у них грязную одежду, выдать новую, потом везти радиоактивную форму в банно-прачечный комбинат, где ее обеззараживали. После чего выдавали новой смене.
Сегодня, наученные горьким опытом, японцы на «Фукусиме» стараются обойтись как можно меньшим количеством ликвидаторов. А тогда в Чернобыль просто согнали массу людей со всей страны, которые закрыли мир от радиации буквально своими телами.
Что было труднее всего
Самое трудное было переломить обычное сознание людей, заставить понять их, что главного врага не видно и не слышно, но он поражает все. Большинство из них прошли два года армии в специальных войсках. Но то была учеба, а теперь они попали в реальную обстановку, не допускающую беспечности.
Всего Камиль Шарифулин пробыл в зоне сто суток вместо положенных шести месяцев. Из-за того, что дозу свою набрал раньше срока. Максимально допустимой спустя год после аварии считалась доза в 10 рентген. Но самое трудное для него, как оказалось, наступило потом.
Правда и ложь
И так рассуждали очень многие. Камиль Шарифулин только через пять лет, в 1992 году, получил группу инвалидности. И то потому, что с больничного подолгу не выходил.
Александр Филипенко долго размышлял над вопросом, что же изменилось за эти 25 лет после аварии.
— Надо понять психологию людей, которые шли в то время на выполнение этой задачи. Мы воспитывались не в нынешней, в совершенно другой стране. Тогда нам был присущ патриотизм. Мы ехали на ЧАЭС, хотя все знали, что мы оттуда либо не вернемся, либо заболеем, получив такую дозу облучения, что придем оттуда калеками. Когда мы ехали к Чернобылю, мы останавливались на многих полустанках, и никто из 1200 человек не спрыгнул с поезда, не спрятался, не ушел от ответственности. Мы прекрасно знали еще тогда, что приуменьшались масштабы катастрофы и замалчивались размеры беды.
Но как судить, что было правильно, а что нет, когда живые люди бегали по крыше зараженного здания и собирали лопатами графит, от которого шло такое излучение, что за эти секунды получали дозу, не совместимую с жизнью?
Николай Симонов отправился в зону в двадцать лет, сразу после срочной службы в армии, где в составе инженерно-технических войск прошел специальную подготовку к ядерной войне.
— Когда вернулся, работал в шахте и только через двенадцать лет узнал, что государство «забыло» заплатить за ликвидацию: в Чернобыле я проработал 157 календарных суток, а расчет получил всего за 113 дней. Прошло 25 лет, люди, побывавшие там, доживают и уходят. Надо, чтобы с ними не ушла та правда, которую знаем мы.
Как бы поступили ликвидаторы, случись авария подобного масштаба сейчас? Много ли было бы добровольцев? Вряд ли, считают бывшие чернобыльцы. Слишком дорого заплатили они за тот свой поступок.
Олег Алферов, ликвидатор из полка 11350:
По данным Национального радиационно-эпидемиологического регистра, из 701397 человек, подвергшихся радиационному воздействию и проживающих в России, к началу марта с.г. в списке значилось 194333 ликвидатора.
Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Общество
«Они умирали, потому что их лечили в Москве»: герой, которого не показали в сериале «Чернобыль», рассказал правду об аварии (Обозреватель, Украина)
В ночь на 26 апреля 34 года назад инспектора пожарной безопасности на ЧАЭС Петра Шаврея разбудил звонок в дверь. «Станция взорвалась! Быстрее», — услышал он. На самом деле на Яновом мосту в Припяти тогда не стояла толпа зевак, как это показали в сериале НВО «Чернобыль». Зато за небольшим лесом из разрушенного реактора в небо уходил красивый огненный столб. Так горела радиация. В ту ночь на станции тушили пожар еще два его брата, Леонид и Иван.
Петр Шаврей не любит этот нашумевший фильм. Считает, что все ложь, а от первых минут просмотра сериала у него поднялось давление. С тех пор он его больше не смотрел.
«Нам дорога в один конец»
«Обозреватель»: Петр Михайлович, вы смотрели американский сериал «Чернобыль»?
Петр Шаврей: Я сначала думал, что должен быть документальный фильм. Меня попросили после просмотра еще и сказать свое мнение. Я включил, посмотрел несколько минут и так разнервничался, что давление поднялось. Звоню, говорю: это не фильм, а полная ерунда. Мне объяснили, что это художественный фильм. Я потом только стал приходить в чувство.
— А Василия Игнатенко, главного героя фильма, пожарного, который умирает в Москве, вы знали?
— Конечно, знал. Думаю, там в больнице в Москве не было рядом с ним супруги. К ним никого не пускали.
— Можете вспомнить, как все это произошло в тот день, где вы тогда были?
— Я служил в подразделении военизированной военной части №2 по охране атомной электростанции. Я был инспектором реакторного цеха №1. Контролировал работы, когда проходила загрузка и разгрузка топлива. Это называется профилактический ремонт. Он происходит 45 суток. Старое топливо выгружают, и загружают новое. В это время надо все покрасить, провести сварку там, где нужно, 98% спиртом протереть ТВС, одновременно химзащита обрабатывает специальными красками.
Все материалы горючие, а кто-то втихаря захочет покурить, за всем нужно следить. Мои старшие братья Леонид и Иван работали в смене караула. Дежурили сутки на станции. А я работал с 8 до 17 каждый день.
Перед этой бедой, примерно за полгода Леонид Телятников привел меня на контроль строительства 5-го энергоблока. И в ночь аварии там производилась сборка схем реактора. Я оставил там двух младших инспекторов, дал им задание. Сам ушел, поужинал, и уже задремал.
Тут звонок в дверь, старший лейтенант Юрий Хилько: «Давай быстрее, взорвалась станция!». Я сразу подумал, что это мои инспекторы что-то прощелкали. И я уже в голове нарисовал картину, что это я виноват.
И уже когда машина вывезла нас на Янов мост, я вижу, развален 4-й блок. И такой красивенный столб разноцветного огня прямо уходит в небо. Сияет красотой, которую забыть нельзя. Тогда Хилько говорит: «Да ребята, нам дорога в один конец, обратно мы не вернемся». Кстати, до этой аварии, были еще две.
— Расскажите о них подробнее.
— Однажды при загрузке топлива сорвался стержень с топливом и разбил охлаждающую рубашку. Тогда была большая утечка радиации. По всей территории станции грунт глубиной с метр сняли. Город Припять мыли, машины у нас позабирали. Мы домой пришли без формы, потому что она была грязная, шли в рабочем белом одеянии. Тогда все приборы зашкаливали. Симптомы были такие, как будто мы получили лучевую болезнь: слабость, тошнота, рвота. После этой аварии шесть человек из одной бригады умерли, в клинике, один за другим. Но нам ничего не говорили.
— Давайте вернемся к событиям 26 апреля. Вы приехали на станцию, где был пожар, и что дальше?
— Мои братья Леня и Иван были в составе караула, поэтому к тушению пожара они приступили через семь минут. Я, когда приехал, снял туфли, одел кирзовые сапоги, на мне была обычная форма. И одел 16-килограммовый противогаз. Слышу голос брата Леонида, он тогда был командиром подразделения, они тушили крышу машинного зала: «Рукава давай, эти сгорели!»
Хватаю в каждую руку по восемь килограмм рукавов и в противогазе по приставной лестнице лезу наверх. Пот заливает глаза, снимаю противогаз и кидаю вниз. Леня снова кричит. Поднял я туда эти рукава. Гидранты не давали воду, потому что трубопровод был поврежден. Насосы залиты водой, электроэнергия отключена. Нужно было срочно поставить насосную станцию, от пруда забрать охладитель. Руки обжег радиацией, потом кожа вся слезла.
А через 10-15 минут приезжает бригада №6, в которой Василий Игнатенко (герой сериала «Чернобыль — прим. рвт.), Тишура, Кибенок.
Контекст
The Independent: жену погибшего в Чернобыле пожарного затравили после выхода сериала
Bloomberg: Россия относится к ядерным инцидентам так же, как в 1986 году
«Чернобыль» и радиоактивная русофобия: что не так в популярном сериале (Печат)
Знаете, почему эти ребята погибли, а мы остались живы? Потому что мы работали на своем объекте, мы знали, куда заходить, куда выходить. А их часть, где был Игнатенко, занимались охраной города. Они бывали у нас на учениях три раза в год, но хорошо объект они не знали. Они приехали, увидели, где горит, а это полыхала радиация. И пошли сразу туда, прямо в радиацию, попали в пекло. Если бы они поднимались, например, со стороны транспортного коридора, то все было бы не так. А так они поработали там минут 20, и все. Скорые только успевали приезжать и забирать их в больницу. А через сутки их самолетом отправили в Москву в больницу.
— Но вы же тоже там получили серьезные дозы. Как вас лечили?
— Мой старший брат Леонид получил 600 рентген. А хлопцы, которые умерли в Москве, у них было по 400-450, только у одного было 500. Потому что они лечились в Москве, а мы в Киеве у доктора Леонида Петровича Киндзельского.
Что-то нас удерживало от того, чтобы ехать в Москву. Еще до аварии я знал, что если схватил радиацию, то нужно выпить спирт или самогонку. Еще начальник цеха Фроловский мне говорил, если на выходе у меня обнаруживали дозу: «Сынок, тебе еще детей рожать. Иди и выпей полстакана спирта, и без этого его не выпускать».
И нам еще надо было в своем селе в Белых Сороках картошку сажать, а Ивану в селе надо было тоже помочь теще. А тут в Москву гонят. Мы решили сбежать. Но нам это не удалось, потому что Припять закрыли, а нам сказали оставаться на службе.
А уже на второй день нас всех вывезли в Чернобыль подальше. Там в пожарной части у нас стали брать анализы. Нам всем было плохо, мы валялись на травке. Приехали автобусы, сначала нас завезли в больницу в Иванково. Там нам поставили почти на сутки капельницы. Медсестры сидели с нами, постоянно переставляли эти капельницы. Постоянно нас промывали. И уже во второй половине следующего дня нам привезли в Киев на Ломоносова, в клинику онкологии.
— Как вас лечили? Если смотреть по сериалу, то там их поместили в отдельные палаты, закрыли пленкой. А как у вас в Киеве было?
— Нас там сначала помыли, забрали всю одежду и принесли то, что было. Брату досталась ночнушка, мне — пододеяльник. Только к обеду нам уже принесли одежду.
Врачи с нами работали не так, как в Москве. Там боялись ребят, шарахались от них. Врачи приходили к ним в защитной одежде, как в скафандрах. В первые дни капельницы им никто не ставил, а две недели давали какие-то таблетки. Их расселили по боксам. А с нами врач разговаривал так, как мы с вами сейчас сидим.
Потом главный врач Московской больницы №6 Гуськова вместе с американским профессором Гейлом прилетели к нам, посмотреть, как Киндзельский нас лечит. Наш врач одевал только халат, а они зашли в своих скафандрах, боялись украинской радиации. Леонид Петрович берет карточку каждого и зачитывает, как нас зовут, какие анализы у нас.
Меня поразило, как Гейл подходит ко мне и через переводчика говорит, мол, этот протянет лет семь. А брату, Леониду он дал от 3 до 5 лет. А мой брат еще 25 лет прожил, и я жив до сих пор. А ребята в Москве остались на кладбище.
— Киндзельский лечил вас по своей методике?
— Да. Брату сделали пересадку костного мозга. У Лени в костном мозге осталось 27% живых частиц, он уже чах. И если бы его лечили, как в Москве, то он давно был бы на кладбище. Отличие методики Леонида Петровича в том, что он пересаживал живой костный мозг. А по теории Гейла тем, у кого костный мозг убит на 80%, нужно перед пересадкой костный мозг донора облучить, и только потом пересаживать.
За то, что Леонид Петрович делал все по-своему, его Гуськова (главврач Московской больницы №6 — прим. авт.) сняла с должности. Но он все равно к нам приходил, говорил, что нас не бросит. «Они мне запретили работать самостоятельно, а я спасал человека», — говорил он. А Москва хотела, чтобы он работал по методике Гейла. У брата донорский мозг прижился, он стал выздоравливать. А они своими экспериментами убили людей. Как так получилось, что у нас умер только один человек, а в Москве почти все?
После этого Киндзельского восстановили в должности. И Гуськова снова приезжала и просила, чтобы он поделился своей методикой. Но он ей не дал, Москва ее не получила, а вот Америка получила.
— Как так случилось?
— Расскажу. Меня часто приглашали в музей Чернобыля, когда туда приезжали делегации. И как-то приехала группа, где были американцы, канадцы. Они хотели послушать живых участников событий. И в конце разговора встает афроамериканец и говорит, что хочет задать вопрос мне. И переводчик передает: «Вы очень красиво рассказывали про Леонида Киндзельского, а знаете ли вы Игоря Киндзельского?» Отвечаю, что нет, не знаю. Он заулыбался и говорит: «А я знаю».
И уже после встречи подошел ко мне и сказал, что Игорь — это сын Леонида Петровича. «Он у нас в Америке главный радиолог», — пояснил мужчина.
— Вам тоже делали пересадку костного мозга?
— Нет. У меня было 60% живых частиц в костном мозге. И тогда Леонид Петрович сказал, что будем работать с кровью. Мне просто вливали плазму. Я очень долго лежал в больнице, у меня подозревали рак крови, потому что были низкие лейкоциты. Но третья пункция показала результаты лучше. Слава Богу, все обошлось.
— Как вело себя руководство станции?
— В фильме показали неправду. Директор станции вел себя отлично. Я находился с ним в противорадиационном бункере. Мы, три офицера, в первый день там дежурили. Брюханов находился в штабе. Я каждые 15 минут подходил к двери, чтобы получить указания, и передавал их наверх.
— А главный инженер Дятлов, который в ту ночь проводил эксперимент на станции, вы его знали? В фильме он показан жестким, не терпящим чужого мнения?
— Я его хорошо знал. Он был на своем месте. Да, жестковатый, своеобразный, со своим характером. Был и твердый, и грубоватый. Он по науке директору практически не подчинялся. Как и у Брюханова, у него в кабинете стояла правительственная связь. Брюханов не хотел проводить эксперимент, а он его не слушал. Потому что Москва напрямую ему давала указания проводить эксперимент. Его заставляли. Никто же не слышал, что ему говорили.
Ему говорят во время эксперимента, что автоматика не срабатывает, не надо продолжать. А он докладывает сначала в Москву, а потом приходит и говорит: «Делайте». Он выполнял свои обязанности.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.