Что сегодня называют четвертой властью
Крепка четвертая власть
К огда прессу или журналистов называют «четвертой властью», в это выражение обычно вкладывают заметно больше сарказма, чем при упоминании о первых трех властях. От власти журналистов над умами так и жди беды. В лучшем случае — немотивированной перемены общественного мнения, как в России в 1996-м, когда рейтинг президента Ельцина усилиями прессы вырос за пару месяцев с 3% до 35%. В худшем — чего-то подобного происшедшему в Руанде в 1994-м, когда вещание станции «Радио тысячи холмов», призывавшей к геноциду тутси, стало причиной десятков тысяч смертей. Еще тогда, больше двух десятилетий назад, стало ясно, что влияние средств массовой информации на настроения людей — очень серьезная, а иногда и смертельно опасная штука.
И все же за двадцать лет общественный ландшафт заметно изменился. Распространился интернет, мир опутали социальные сети. Логично предположить, что звонкий, хорошо поставленный голос профессиональной журналистики стал сегодня едва слышен из-за визгов и вяков сотен тысяч блогеров. Может, и рад бы журналист-плохиш подорвать своей демагогией государственную стабильность, поспособствовать терроризму или развязать геноцид, да по счастью руки коротки.
Ученые исследовали их влияние примерно так, как врачи испытывают новые лекарства: случайным образом выбирали неделю, когда от двух до пяти изданий должны были последовательно опубликовать два-три материала на заданную социологами тему. А затем исследователи анализировали реакции соцсетей: считали число твитов, затрагивающих поднятые в статьях темы. Цифры сравнивали с обычной неделей, когда «заказных» статей не было.
Результат: всего несколько публикаций во второстепенных медиа приводили к появлению в среднем 13 000 дополнительных постов в соцсетях. Другими словами, интенсивность общих разговоров на тему, высосанную коварными социологами из пальца, возрастала на ошеломляющие 63%. Журналисты злополучного висконсинского журнала и не подозревали, что на самом деле имеют такое влияние на общенациональную повестку дня. А самое главное, что это влияние не ограничивалось заданием темы разговора: соцопросы показали, что когда опубликованные серии статей тяготели к определенной идеологической позиции, то общественное мнение достоверно колебалось в сторону этой позиции в среднем на 2,3%. Массовым зомбированием это, конечно, не назовешь, но, чтобы выиграть выборы, такого перевеса вполне может хватить.
В то время как американские социологи ставили над общественным мнением свои жестокие эксперименты, на другой стороне планеты, в России, математики решили разработать теорию вопроса, точнее, построить математическую модель взаимодействия прессы и общества. Работы Ольги Прончевой, Александра Петрова и их коллег ( 1 ; 2 ) продолжают традицию, начало которой положил американский математик Николай Рашевский — основоположник « математической биофизики ». Значение работ самого Рашевского оценивается научным сообществом неоднозначно, от «прискорбно-бесплодная ветвь древа познания» до «фундамент науки будущего». Однако среди прочих своих дел Рашевский построил «нейрологическую схему» — модель того, как индивидуум принимает решения, исходя из полученной информации, но с учетом своей априорной позиции. Именно эта идея лежит в основании моделей московских математиков.
В этих моделях на языке уравнений описана такая гуманитарная, казалось бы, сфера жизни, как идеологическое противостояние в обществе в присутствии источников информации. Каждое из двух СМИ (на самом деле их число не важно) стоит на строго партийных позициях, а в самом обществе идеологические позиции распределены по всему спектру — условно выражаясь, от крайне правых до крайне левых, хотя конкретный предмет разногласий может быть любой, от компьютерного пиратства и защиты авторских прав до однополых браков. Индивидуум может получать информационные стрелы, пропитанные ядом пропаганды, как от партийных СМИ, так и от других индивидуумов — например, через социальные сети. В результате его позиция смещается от равновесия.
Куда может завести такая манипуляция общественным мнением? Математическая модель затем и составляется, чтобы узнать это, не пускаясь в безответственные социальные эксперименты «в реале». Варьируем силу источников информации и смотрим, что происходит с обществом. Оказалось, что все зависит от того, насколько общество изначально было поляризовано. При аккуратном колоколообразном распределении общественного мнения, то есть когда большинство нейтрально и не отдает явного предпочтения ни одной из двух партий, та сторона, чья пропаганда сильнее, приобретает небольшое преимущество.
Теперь математики начинают постепенно нагнетать взаимную нетерпимость, разводя общество — к счастью, не то, в котором они живут, а то, что существует только в их уравнениях, — по разным полюсам идейного спектра. В таких условиях более сильный пропагандистский ресурс начинает давать все более весомое преимущество (не забудем, что фигуранты модели не только слушают свои «радиостанции», но и сами распространяют байки, которые им понравились, в соцсетях). Чем сильнее поляризация, тем эффективнее формируется группа поддержки более сильного партийного СМИ, тем действеннее пропаганда этого СМИ. Так происходит до тех пор, пока.
Если вы ожидали услышать «…пока общество не рухнет в пропасть кровавого хаоса и террора», у нас хорошие новости: а вот и нет! Начиная с определенного уровня поляризации тренд меняется: дальнейшее усиление одной из «радиостанций» перестает оказывать влияние на распределение позиций. Качественно это несложно понять: в сильно поляризованном обществе никто больше не может никого ни в чем переубедить, и влияние пропаганды неизбежно сходит на нет. Математическая модель подтверждает это предсказание, указывая, при каких конкретно параметрах произойдет этот крах четвертой власти. Или, если хотите, до какого уровня оголтелости еще имеет смысл доводить пропагандистское безумие, а когда усилия уже перестают окупаться.
К сожалению, авторы модели ничего не могут сказать о том, насколько этот критический уровень поляризации соответствует ситуациям в реальных обществах, насколько опасно близко мы к нему подходим на пиках предвыборных кампаний. Если судить по результатам американских социологов, с которых мы начали наш рассказ, общество США — по крайней мере, в невинных вопросах вроде качества питьевой воды, которые предлагали освещать исследователи, — стоит еще довольно далеко от точки потери чувствительности к прессе. Приятно знать, что хоть где-то хоть в чем-то к журналистам еще прислушиваются.
И конечно, радостно сознавать, что к научной журналистике все это не относится: нету у наших читателей ни малейшей идеологической поляризации в вопросах биологии, астрономии или математического моделирования. Потому, видимо, и четвертой властью научных журналистов величают нечасто. Ну и пусть, зато хотя бы читают.
Эта заметка была опубликована в еженедельнике «Окна», литературном приложении к израильской русскоязычной газете «Вести».
Четвёртая власть
Четвёртая власть (англ. Fourth Estate ) — словосочетание, определяющее и саму прессу, и её влияние в социуме. Утверждается, что «журналисты обладают большой властью в обществе» [1] :
И осознание этой власти должно сочетаться со скромностью и чувством долга перед читателем. Во все времена они добивались признания благодаря высокому уровню точности и беспристрастности, а также благодаря соблюдению ими правил честной игры.
Следует отметить, что термин «четвёртая власть» является лирическим и отражает лишь огромное влияние СМИ на общество. При этом СМИ не имеют реальной власти, так как не имеют законного права насильно принуждать к совершению какого-либо действия, например, к уплате штрафа.
Содержание
История
Из работы «Четвёртая власть как социологическая категория» [5] :
Воздействуя посредством массовой информации на общественное мнение как состояние массового сознания, массовые коммуникации способствуют тем самым наилучшей реализации целей субъектов социальных интересов. Этот факт послужил основанием возникновения термина «четвёртая власть», наделяющего массовые коммуникации некими особыми властными полномочиями.
Однако модель «четвёртой власти», в понимании советских журналистов, означала не совсем то, чему учат американских студентов в школах журналистского мастерства. В соответствии с имеющей глубокие исторические корни традицией масс-медиа они видели своей задачей не информирование публики или формирование достоверной картины реальности, но просвещение, агитацию и организацию масс во имя истинных ценностей и идеалов. [10]
Во всех учебниках советских времен авторы не забывали подчеркивать важность газет для пропагандистской системы, служивших её фундаментом и важнейшим носителем информации. Радио играло особую функцию повседневной организации реальности вокруг ритуалов, планирование и организация которых происходила централизованно. Известно, например, что вплоть до реформаторских восьмидесятых программы на радио начинались в шесть утра — и во многих гостиницах, общежитиях, коммунальных квартирах и даже жилищных комплексах радио нельзя было выключить, оно было неизбежно, как фабричный гудок. [11]
И в советские времена и сегодня пресса в России является не отдельной ветвью власти, а обслугой власти. Карьера Бориса Ельцина и Владимира Путина строились как манипуляция прессой и, особенно, телевидением («зомбоящик») в противовес традиционным партийным институтам.
пресса не без оснований ощущает себя таковой. Достаточно вспомнить Томаса Джефферсона, который сказал однажды, что если бы ему пришлось как гражданину выбирать жизнь с правительством без прессы или жизнь со свободной прессой, но без правительства, он выбрал бы последнее.
Концептуальное
Альтернативные значения
Книги, кино, передачи
См. также
Примечания
Ссылки
Четвёртая власть • Свобода массовой информации • Развлекательно-информационная программа • Предвзятость СМИ • PR • Социальные медиа • Жёлтая журналистика
Кто тут четвертая власть? СМИ против беззакония
Сам по себе термин «четвертая власть» применительно к российской прессе, по моему разумению, для нашего общества чуждый. Он был привнесен извне и в полной мере не прижился. Приживется ли — пока большой вопрос. Он, как и обозначающее его явление, — порождение другой политической культуры, и традиция эта уходит корнями в довольно глубокую историю. Как и электоральная демократия.
Откуда взялась «четвертая власть»
Термин «четвертая власть» появился в конце XVIII века и имел скорее значение «четвертое сословие». Четвертое наряду с духовенством, знатью (нобилями) и простолюдинами. Еще ранее термином «четвертое сословие» обозначали юристов. Английский парламентарий, философ, во многом повлиявший на формирование взглядов отцов — основателей США, Эдмунд Берк впервые употребил его в 1787 году, когда начались репортажи прессы из Палаты общин британского парламента. Обращая взор парламентариев на галерку, где как раз расположилась пресса, Берк заявил: мол, вот эти люди более важны, чем вы все, вместе взятые. Оскар Уайльд много позже «припомнит» это Берку: «Кто-то — это был Берк — называл журналистику четвертым сословием? Это было верно в его время. Но в настоящий момент это единственное сословие. Оно съело все остальные три. Лордам сказать нечего. Лордам от духовности (он имел в виду духовенство. — Прим. автора) тоже сказать нечего, Палате общин тоже сказать нечего, она именно это и говорит. Над нами довлеет журналистика». Это над ними она тогда «довлела». В подавляющем большинстве других стран мира цензурировать прессу было так же естественно, как дышать.
Светское слово, напечатанное в газетах, стало своего рода продолжением, развитием слова религиозной проповеди в контексте англосаксонской (в многом протестантской) культуры Нового времени, а затем эпохи Просвещения. Ровно так же, как ранняя политическая демократия стала в значительной мере развитием демократии в рамках общинной религиозной жизни, а движение за независимость США, с ее идеями свободы и прав человека, в духовном плане во многом отталкивалось от религиозного «великого пробуждения» в Новой Англии в первой половине ХVIII века. В конце концов чем протестантская проповедь отличается от политической речи в ходе предвыборной кампании? Мало чем подчас. Собственно, сам институт светских «политических» выборов во многом коренится в выборах в религиозных (протестантских) общинах. В православной церкви не было таких традиций «политизации»: она еще со времен Петра Великого была слишком тесно связана с государственным аппаратом, по сути, являлась его частью.
В то же время к концу ХIХ века требование свободы слова стало практически универсальным для социал-демократических движений по всему миру. Взяли его на вооружение и русские большевики. Однако за этим для них никогда не подразумевалось никакой «сакральности». Они же отвергли религию вместе с ее евангельским «в начале было Слово».
К тому времени, когда пала советская власть, пресса по большей части в головах наших людей ассоциировалась с пропагандой либо с критикой «отдельных недостатков», но тоже в соответствии с «линией партии». В этой формуле не было места именно независимой прессе. Тем более что руководители ведущих СМИ в советские времена были неотъемлемой частью партноменклатуры. Постсоветская же «свобода слова» во многом была попыткой перенять чужой опыт. Это не значит, что это вредно для общественного здоровья. Но это значит, что процесс этот непростой и долгий. И мы лишь в начале пути. Наши учителя демократии (которая тоже не наша придумка) уверили нас, что свобода слова — это хорошо. Мы поверили на слово, однако у веры этой не было за спиной большого исторического опыта. Ну какой там опыт? Конец ХIХ — начало ХХ века. Всего мгновение истории. И, пожалуй, все.
Власть и рынок
За годы перестройки и рыночной экономики массмедиа в России смогли сделать скачок в развитии. Они стали действительно влиять на принятие важных политических решений, они во многом формируют общественное мнение и манипулируют им. Но стали ли они от этого «четвертой властью»? Насколько они самостоятельны в своих действиях? Мне кажется, именно в этом смысле мы находимся еще в начале пути. Но мы уже точно вступили на него.
Во многом относительная свобода СМИ — часто результат лавирования между разными властными группировками. Обнуляет ли это относительную свободу? Если и да, то точно не до конца. Ровно так же в 1990-х гарантией относительной свободы тогдашних СМИ было то, что они принадлежали разным олигархам — и были вольны в своих публикациях ровно до тех пор, пока не вступали в «конфликт интересов» с владельцем. Впрочем, а где в мире иначе?
Однако и тут есть нюанс. В тех странах, где родилась и развивалась концепция «СМИ — четвертая власть», подразумевалось, что СМИ от остальных ветвей власти если не полностью независимы, то равноудалены. Иными словами, такого явления, как «государственное СМИ», не может в принципе существовать в рамках такой системы. Поэтому российские «государственные СМИ» (например, информационные агентства или телерадиокомпании») в качестве СМИ в Америке даже не воспринимаются. Это, считают там, пропаганда, а не СМИ.
У нас же «государственные СМИ» — это по-прежнему важнейшая часть информационного ландшафта. Уже сам по себе факт существования «государственных СМИ» делает невозможным разговор о СМИ как об институте в целом и полноценной «четвертой власти».
При этом доверие россиян к именно государственным СМИ неуклонно падает все последние годы. По данным Фонда «Общественное мнение», с 2015 до конца прошлого года оно упало с 70% до 47%. Уровень доверия к телевизионным СМИ снизился с 63% до 36% (на начало 2019 года). Прежде всего потому, что эти СМИ не самостоятельны в формировании информационной повестки и они делают акцент на развлечении и обсуждении внешнеполитических событий вместо участия в поиске решений внутренних проблем. Если же до этих тем и доходит дело, то они подаются в официозном ключе.
Сила интернета
На этом фоне в последние годы столь же неуклонно растет доверие к интернет-СМИ, которые в большей мере можно считать независимыми, во всяком случае более гибкими как в подаче информации, так и в выборе тем. По данным ФОМ, доля тех, кто рассматривает интернет-СМИ в качестве основного источника новостей и информации, увеличилась с 13% до 44%. В соцсетях, форумах и блогах новости узнают 19% людей по сравнению с 4% в 2010 году. Доля тех, кто доверяет новостным сайтам, — выше и увеличилась с 15% до 20%.
На общемировом фоне нам далеко до того, чтобы СМИ (как официальные, так и прочие) выступали авторитетом для населения. Не так давно американская исследовательская компания Edelman опубликовала ежегодный рейтинг доверия жителей разных стран (28) к общественным институтам. Так вот, Россия заняла последнее место по уровню доверия к общественным организациям (им доверяют лишь 23%) и СМИ (26%). Российские массмедиа пока не тянут на «четвертую власть», в том числе и потому, что материально зависимы от государства. В России едва ли можно найти региональную газету и тем более телеканал, который не зависел бы тем или иным образом — часто критически — от региональных властей и их дотаций. Относительно большая самостоятельность в этом плане есть лишь у нескольких изданий федерального уровня, однако и там непростая ситуация. Ограниченность российского рекламного рынка и существующие на нем ограничения, низкий платежеспособный спрос населения, а также отсутствие массового запроса общества на подлинно независимую прессу не дают возможности развиваться массовым независимым СМИ общественно-политической направленности.
Общий объем дотаций СМИ из федерального бюджета в нынешнем году составил 83 млрд рублей. Это рекорд. Аналогичные статьи расходов есть практически во всех региональных бюджетах.
Однако в деле Ивана Голунова именно корпоративная солидарность СМИ сработала и на молниеносный по российским меркам развал дела (это происходило практически в режиме онлайн) и на формирование должной информационной повестки — пока вокруг «антинаркотической» 228-й статьи УК, которая теперь наверняка будет смягчена для случаев, не связанных со сбытом наркотиков. Медиа показали, что они еще вполне живы и даже относительно независимы. Во всяком случае на фоне почти тотального и беспомощного молчания в эти дни так называемых «оппозиционных партий», квазиинститутов типа Общественной палаты и пр.
Для дальнейшего продвижения на пути к еще большей независимости и к тому, чтобы стать тот самой «четвертой властью», отечественным массмедиа не хватает самого «малого» — массового запроса общества на политическую конкуренцию, а также политические и гражданские права и свободы. Включая свободу слова. В конец концов это вопрос не взросления СМИ, а вопрос взросления общества.
Четвёртая власть
И осознание этой власти должно сочетаться со скромностью и чувством долга перед читателем. Во все времена они добивались признания благодаря высокому уровню точности и беспристрастности, а также благодаря соблюдению ими правил честной игры.
Первой, второй и третьей властями являются, соответственно, законодательная, исполнительная и судебная ветви власти. Англоязычный же термин — англ. Fourth Estate, дословно означающий «четвёртое сословие», является намёком на три сословия европейского средневековья — дворянство, духовенство и простой люд.
Следует отметить, что термин «четвёртая власть» является лирическим и отражает лишь огромное влияние СМИ на общество. При этом СМИ не имеют реальной власти, так как не имеют законного права насильно принуждать к совершению какого-либо действия, например, к уплате штрафа.
Связанные понятия
Упоминания в литературе
Связанные понятия (продолжение)
Двойной стандарт или двойная мораль — широко распространённое, но официально отрицаемое применение на практике дискриминационных подходов к оценке действий и прав групп населения, стран, рас. Двойные стандарты характеризуются различным применением принципов, законов, правил, оценок к однотипным действиям различных субъектов (одним из которых может выступать сам оценивающий) в зависимости от степени лояльности этих субъектов или иных соображений выгоды для оценивающего. Термин широко используется.
В культурологии под медиакультурой подразумевается современное западное капиталистическое общество, появившееся и образовавшееся в 20 веке под влиянием средств массовой информации. Термин подразумевает под собой общий эффект и интеллектуальное влияние, оказываемое СМИ (в основном, телевидением, но также прессой, радио и кино) не только на общественное мнение, но также на вкусы и ценности.
Массовая коммуникация (англ. mass communication) — процесс производства и воспроизводства массового сознания средствами массовой коммуникации (СМК) — сначала периодической печатью, радио и телевидением, а затем и другими средствами электронной коммуникации.
Но́вый журнали́зм (англ. New journalism) — термин относится к стилистике 1960-х и 1970-х и описывает альтернативную (на указанный период) технику написания статей в американской печати.
Четвертая власть читателя
Концепция «четвертой власти» была официальной идеологией советской и российской журналистики совсем недолго – по сути, только с 1991 по 1993 г. Это неудивительно, ведь в СССР считать прессу властью не пришло бы в голову никому, кто хоть раз был на партсобрании или слышал политинформацию в школе. Советская пресса была, конечно, частью корпорации СССР, но именно благодаря попыткам Михаила Горбачева оживить погрязшее в депрессии и дефиците общество, а позже – обойти заскорузлую партийно-хозяйственную систему пресса заслужила свой статус.
Однако пресса никогда не была сильной сама по себе, но всегда – благодаря своей аудитории. В конце 1980-х и в момент распада СССР газеты и журналы выходили миллионными тиражами, а на площадях собирались сотни тысяч людей. Именно запрос людей на перемены, подогреваемый радикализацией рыночно-демократического дискурса, привел журналистов к ощущению собственного могущества, сделав на короткое, но исторически значимое время, непосредственно до и сразу после распада СССР, прессу главным и, по сути, единственным работающим социальным институтом общества.
Как и Горбачев до него, Борис Ельцин в начале 1990-х встречался с главными редакторами так, как цари древности встречались с мудрецами и представителями религиозных культов, – почтительно, с готовностью терпеливо выслушивать людей, которые, по общему мнению, привели его к власти. Но к моменту принятия Конституции 1993 г., концентрирующей власть в руках президента, пресса сохраняла только малую долю своего авторитета и влияния. Выросшие цены на бумагу, печать и доставку прессы сделали телевидение главным, а позже – основным, если не единственным, каналом информации национального значения.
К президентским выборам 1996 г. от прежнего авторитета и величия прессы остались только крохи. Возможно, поэтому мы до сих пор не знаем наверняка, кто на самом деле победил на тех выборах, Ельцин или Геннадий Зюганов. Пресса уже была поделена между олигархами, которые могли компенсировать убыточность медиабизнеса за счет сверхдоходов от участия в приватизации предприятий. Индустрия прессы становилась все более управляемой, сохраняя разнообразие только в силу противоречий между экономическими игроками и политическими силами. Новогодняя смена президентов ознаменовала, казалось, торжество технологий над прессой как независимым институтом. С тех пор утекло много воды – и убили много журналистов.
В 2002 г. в России погибли (стали жертвами убийств, военных действий, терактов) 23 журналиста (это пик), в 2018 г. – трое: статистика улучшается, и это хорошо. Но и пресса, с другой стороны, стала совсем другой, и методы борьбы с ней – тоже. Законодательная зачистка поля медиа привела к концентрации собственности на СМИ, а доказавшая свою эффективность судебно-следственная машина почти повсеместно заняла место киллеров.
Говорят, что новость – это то, что кто-то не хочет, чтобы ты рассказал. И таких историй в прессе стало явно меньше, они перекочевали в соцсети и в интернет-издания, которые часто работают за пределами России. Именно журналиста такого издания – репортера «Медузы» Ивана Голунова – кто-то из героев его публикаций или их «системных» союзников и партнеров решил не убивать, а посадить за наркотики. К которым он, к счастью, никакого отношения не имел. Напротив, Иван известен как профессиональный журналист-расследователь, который со скрупулезностью и тщательностью проводил свои диггерские экспедиции по крысиным норам «новой аристократии», исследуя многообразные схемы кормления истеблишмента. Иван успел поработать в лучших изданиях страны, и его знали многие – даже если шапочно, по телефонному разговору, как я, но у него были безупречные рекомендации. В ситуации роста важности горизонтальных связей вместе с усталостью от однообразного пропагандистского накала официальных СМИ сообщество журналистов и читателей неожиданно консолидировалось и создало информационный и событийный поток такого накала, что система – вопреки всем привычным схемам – дала задний ход.
Именно благодаря таким журналистам у прессы есть ореол стража интересов общества. Можно вспомнить знаменитую статью «Я обвиняю!» Эмиля Золя, приведшую к краху дела Дрейфуса. Можно вспомнить дело Бейлиса и воззвания «К русскому обществу» Владимира Короленко в его защиту, которое подписали Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Александр Блок, Максим Горький, Федор Сологуб, Леонид Андреев и Вячеслав Иванов. В этих случаях писатели и журналисты шли на конфликт, защищая невинных жертв «большой политики», «большой индустрии», просто мафии или силовиков.
Однако на каждый такой громкий случай есть бесчисленное множество историй, которые заканчиваются бесславно, часто – гибелью журналиста. Тем важнее случаи, в которых происходит нечто куда более вдохновляющее – например, восстановление справедливости. Один из них – дело журнала Spiegel, всколыхнувшее ФРГ в начале 1960-х.
История началась с публикации разгромной статьи «Условно работоспособны» 10 октября 1962 г., где речь шла о маневрах НАТО Fallex 62, своего рода репетиции условного начала третьей мировой войны. Под ударом оказался министр обороны ФРГ Франц Йозеф Штраус, которого автор статьи Конрад Алерс, по сути, обвинил в неспособности ФРГ отразить предполагаемую ядерную атаку СССР. В ночь на 26 октября редакция Spiegel и квартиры нескольких сотрудников подверглись обыску, Алерса арестовали и обвинили в госизмене – так же, как и двух редакторов и главного редактора Рудольфа Аугштайна. Это вызвало острую реакцию граждан, демонстрации и митинги не только в ФРГ, но и за границей. В итоге министр обороны ушел в отставку, а журналистов освободили – но Аугштайн вышел на свободу только в 1963 г.
Дело Голунова могло бы стать уникальным, наверное, с точки зрения влияния на действия российской власти – ведь массовые протесты действительно привели к освобождению журналиста. Да, у него в крови и на смывах с рук не было следов наркотиков – как не было их у Оюба Титиева, в машине которого якобы нашли коноплю. Однако, в отличие от Ивана, Оюба это посадить не помешало.
Главный же вывод из истории простой: судьба прессы и журналистов, вся их сила и влияние заключаются в обществе и держатся только на общественной поддержке. Безусловно, из этой истории и общество, и журналистика выйдут сильнее, чем они были. И эту энергию, безусловно, система могла бы кооптировать, сделать частью нового имиджа власти. Но важно понимать, что даже такие громкие дела, как убийство колумниста The Washington Post Джамаля Хашогги, на самом деле не несут критических угроз странам с жесткими политическими системами, предполагающими высокую концентрацию власти, вроде Саудовской Аравии или России. Однако именно в этой жесткости и опоре на силовой аппарат, дающей кажущуюся стойкость власти, и состоит на самом деле ее слабость. Ведь она предполагает, что любые изменения могут быть чисто имитационными, а это снижает адаптивные способности политической системы, не позволяя руководству страны менять группы поддержки и проводить радикальные реформы полиции и судебной власти, которые нам так нужны.
Однако трансформация медиа неумолимо приводит к снижению значения телевидения, на котором выстроена вся политическая система. «Публичный спектакль» на глазах превращается в «арену», на которой новые поколения могут дать волю чувствам и эмоциям, реализовать воспитанные новыми интерактивными медиа привычки к активному участию в событиях. Впрочем, если руководствоваться предыдущим опытом, наши перспективы неутешительны. Во-первых, традиционной реакцией на политический кризис, и не только в России, часто становятся военные действия, что позволяет переключить внимание общества и опереться на национал-суверенные ценности, сплачивающие людей вокруг лидера. Во-вторых, что самое грустное, борьба за свободу слова и против цензуры, за свободу доступа к информации и коммуникации – почетное и важное дело, но нам было бы лучше, как многим другим странам, уже побороть эти «детские болезни» и думать о глобальных проблемах – например, о том, как спасти планету в эпоху климатических перемен, которые угрожают всем нам и грозят, в частности, сделать Петербург столицей подводного туризма, возможно, уже в этом веке.
Автор — президент Ассоциации интернет-издателей, завкафедрой новых медиа и теории коммуникации факультета журналистики МГУ.