Чем отличается акмеизм и символизм
Справочник поэта! Символизм. Акмеизм. Футуризм
Части первая и вторая.
Часть I
Словарь Литературоведческих Терминов., Москва, 1988:
Однако реальность, к которой настойчиво стремился Акмеизм., ограничивалась природой, картинами прошлого, галантной экзотикой, миром вещей и личными взаимоотношениями людей. Создав немало интересных лирических стихов, акмеисты поэтому не смогли стать вровень с запросами революционного времени, а в ряде случаев вступали с ним в противоречие. Слабости Акмеизма отметил в своей статье «Без божества, без вдохновенья» Александр Блок.
Многие символисты выражали идеи декаданса, отражая пессимистические настроения, создавая символы смерти, увядания. Но к символам прибегали и поэты, занимающие прогрессивные позиции, например, бельгийский поэт Эмиль Верхарн, автор поэтического сборника «Города-спруны», немецкий драматург Г. Гауптман, автор драмы «Потонувший колокол», бельгийский драматург М. Метерлинг, создатель драмы «Синяя птица».
В. Брюсов и А. Белый проявили себя в последние годы творчества как художники гражданского склада. Поэма » Двенадцать» А. Блока (1918), стоящая у истоков советской поэзии, соединяет черты как реалистической, так и символистской поэтики.
Словарь Литературоведческих Терминов.
Справочные материалы.
Материалы для журнала «Мастерство и Вдохновение»
———————————————————
Дополнительные материалы о Футуризме:
http://www.stihi.ru/2005/11/16-1846
«Журнал *Мастерство и Вдохновение* о поэте В. Маяковском!»
Раннее творчество Маяковского удивит любого читателя. Большинство поэм его не переведены. Версия перевода «Послушайте», представленная в данной публикации, является самой лучшей среди всех вариантов перевода этого стихотворения. Ритмика и музыка перевода by Maria Enzensberger with a foreward by Elaine Feinstein поразила всех литературоведов в мире. Эта версия наиболее точно передаёт индивидуальность поэта.
Творчество Владимира Маяковского стартовало в 1912 на Московском бульваре. Стихи родились в непринуждённой беседе с Давидом Бурлюком, студентом и другом поэта. Давид Бурлюк представил молодого Владимира Маяковского своим друзьям. Бурлюка считают *отцом Русского футуризма*. В это время в искусстве развивались течения кубизма в живописи и футуризма в поэзии. Гуро, Ларионов, Каменский, Гончарова, Татлин, Малевич публиковали всевозможные литературные иллюстрации,организовывали художественные выставки, публичные лекции и дебаты с целью нести новое искусство в жизнь.Кубо-Футуризм был освоен московскими футуристами в 1913 году, они нашли связь между футуризмом в поэзии и кубизмом в живописи.
Listen,
if stars are lit,
it means there is someone who needs it.
It means that someone wants them to be,
that someone deems those speckles of spit
. magnificent.
And overwrought,
in the swirls of afternoon dust,
he bursts in on God,
afraid he might be already late.
In tears,
he kisses God’s sinewy hand
and begs him to guarantee
that there will definitely a star.
He swears
he won’t be able to stand
. the starless ordeal.
Later,
he wanders around, worried,
but outwardly calm.
And to someone else, he says:
«Now,
it’s all right.
You are no longer afraid,
are you?»
Listen,
if stars are lit,
it means there is someone who needs it.
It means it is essential
that every evening
at least one star should ascend
over the crest of the building.
Prigorok
Символизм и акмеизм
Символизм и акмеизм
На вводных уроках мы уже говорили о символизме и о символистах (главным образом – старших), упоминали и об акмеистах. Тогда должно было сложиться первое, можно сказать, художественное впечатление. И о различиях между течениями сказано было тоже образно: если иметь в виду ту историческую катастрофу, которую предчувствовали модернисты всех направлений, то главное отличие, возможно, в том, как относились поэты к грядущим переменам. Футуристов, полагавших, что они уже совершили «в будущее прыжок», в то время как все остальные еще топчутся на месте, мы сейчас касаться не будем. Их творчество принадлежит уже другой художественной системе, и пропасть между ними и «традиционными» модернистами гораздо глубже, чем, может быть, казалось современникам. Символисты же и акмеисты достаточно близки друг другу по своим художественным принципам, но если символисты ждут грядущих перемен с восторженным нетерпением, то акмеисты словно заранее оплакивают тот хрупкий и прекрасный мир, в котором они живут; в их стихах чувствуется призвук прощальных слез и неизбежной ностальгии. Такое объяснение помогает почувствовать разницу между течениями модерна, но, конечно, не заменяет серьезного разговора о каждом из них.
О символизме имеет смысл рассказывать подробно перед изучением лирики А. Блока. Начнем разговор с ключевого понятия – символ.
Определений символа существует несметное множество – как научных, так и художественных, принадлежащих в большинстве своем самим символистам. Можно последовательно записать несколько из них, комментируя по ходу дела и – вполне в духе рассматриваемого явления – постепенно добавляя к пониманию новые оттенки смысла.
Символ – образ, в котором присутствует некий смысл, выходящий за пределы этого образа, хотя и неразрывно с ним слитый. (Это определение есть «школьный» пересказ более академичного, которое мы – при желании – тоже можем записать. Важно, чтобы пока была отчетливо поняты два «пункта»: символ – это образ, подобный любому другому художественному отражению мира: роза, ветер, гроза, и в то же время в нем к «просто отражению» добавлен некий смысл, превосходящий прямой смысл образа. Как это может быть с изображением грозы мы еще помним по пьесе А. Н. Островского).
Символ – образ, который есть знак, указание на иной смысл; но и знак, наделенный живой полнотой образа. (Так сформулировал эту мысль А.Ф. Лосев; звучит, конечно, лучше).
Символ – это «незамкнутая многозначность». Бездонный колодец, из которого можно черпать все новые смыслы. Лестница, уводящая куда-то за пределы земного бытия. «Символ – это окно в бесконечность» (Ф. Сологуб).
Это красивые и понятные определения. Но символисты любили говорить туманно (чтобы расширить поле для догадок). В. Иванов писал, что символ – это «тайнопись неизреченного» и в нем должна быть «утаенность смысла».
За этой туманностью стоит новое отношение к творчеству, которое символисты начали «прививать» своим читателям. Художники создают символические произведения, а публика должна научиться их воспринимать. Смысл символа нельзя «изъять» из образа, нельзя и понять до конца – можно лишь включиться в игру и расшифровывать его многослойность, насколько хватит «художественной впечатлительности». Как мы помним, развивать ее, по мнению Д.С. Мережковского, есть едва ли не главная задача искусства.
Мы также помним, что выстраивать бесконечные цепочки смыслов символисты старались не для забавы (хотя искусство всегда игра, этого у него никак не отнимешь), а ради того, чтобы где-то в бесконечной дали сквозь «стенки» образа (как сквозь стенки алебастровой амфоры) засиял свет неземной красоты и мудрости. И никаким другим «земным» способом дать представление об этой красоте нельзя.
Андрей Белый, один из «младших» символистов, считал, что символ есть «трехчлен», в котором можно выделить три уровня:
— конкретное жизненное впечатление, «образ видимости», то есть того, что мы, люди, видим своими глазами, слышим ушами и т.п.;
— аллегория: отвлечение от конкретного, обобщение впечатлений;
— образ вечности, знак иного мира, скрытый за зримой оболочкой.
Третий уровень свойственен именно «символистскому» символу: в реалистических символах чайки или метели искать «знак иного мира» необязательно (хотя он и находится в них без труда).
Кроме того, для символистов очень важно, чтобы образ-символ был красив: в нем скрыт намек на идеальный мир, который превосходит наше представление о красоте. Как бы ни был красив образ, созданный поэтом или художником, он будет лишь слабым отблеском небесной красоты, а потому символисты не боялись показаться склонными к «красивости» (хотя, бывало, ею и страдали). К. Бальмонт дал свое определение символа – «скрытая отвлеченность и очевидная красота». И это очень точное определение того, что понимали под символом его современники и единомышленники.
Последнее определение можно записать кратко, а можно привести целый абзац из статьи К. Бальмонта «Элементарные слова о символической поэзии»:
Романтики часто делали своих героев людьми искусства: у них всегда есть свой «мир души». Для символистов же искусство – сфера высшая, священная. Через художественное творчество они стремились постичь мировое всеединство, таинственную гармонию, скрытую в мироздании и созвучную человеческой душе. Постичь ее может лишь тот, чья интуиция способна уловить неуловимое, чувства предельно обострены, кто не доверяет рассудочным схемам… Истинный художник в понимании символистов не просто противопоставлен обывателям – он должен быть одержим священным безумием, иначе ему не откроется тайна мира. Символизм, по словам В. Ходасевича, это образ жизни, вечное безумное горение. О том, как отразилось это «безумие» на судьбах старших символистов, мы уже говорили…
В литературе символизм – это главным образом поэзия. Проза давалась символистам хуже, да и ценили они ее гораздо ниже. В основе поэзии лежит музыка, а музыкальная стихия, по мнению символистов, как раз и является той общей праосновой жизни и искусства, которую должен почувствовать и выразить настоящий художник. Об этом написал французский символист Поль Верлен:
Пускай в твоём стихе с разгону
Блеснут в дали преображённой
Другое небо и Любовь!
(Перевод Б. Пастернака)
Стихи символистов действительно музыкальны, кроме того, авторы пытались воспроизвести в них иррациональную магию изначальной – поэтической – речи. То, что мы деловито называем аллитерациями и ассонансами, для поэтов было воистину заклинанием стихий, «божественным вздором» (как сказал А.А. Фет – предтеча и учитель поэтов-модернистов).
Как и романтики, символисты любили средневековые образы и легенды. Впрочем, не только их, но и образы и мотивы других эпох – античность и средневековье, древний восток и эллинизм… Это общее свойство модернизма – играть уже готовыми «художественными блоками», узнаваемыми мотивами, сюжетами, стилями. Модерн – искусство карнавальное, вторичное и полное цитат даже в архитектуре, что уж говорить о литературе. Эта вторичность словно бы подводит итог всей европейской художественной традиции. Все то, что было однажды открыто и пережито впервые, проигрывается теперь во второй раз – но уже не совсем всерьез, а словно складывается в причудливый орнамент, красивый и при том сугубо декоративный, лишенный изначальной связи непосредственно с жизнью. В этой вторичности можно увидеть усталость умирающей культуры, ее исчерпанность. Или же полное ностальгии прощание накануне окончательной разлуки – накануне новой эры не только в искусстве, но и в истории человечества. Впрочем, символисты прощались с европейской классической цивилизацией, еще не осознавая, что это прощанье. Мы помним, что от грядущего потрясения они ждали только радостного обновления всей жизни.
Умение любить земной мир и каждую его деталь, как мы уже говорили, «подсвечено» у акмеистов ощутимой грустью скорого расставания, той самой «опережающей» ностальгией. Мир, который так любят эти поэты, еще не утрачен ими, но неизбежная разлука наложила свой отпечаток на то, с какою остротой и нежностью они переживают каждую мелочь «милой жизни» (А. Ахматова). Удивительно, но свою ностальгию акмеисты культивировали вполне сознательно. М. Кузмин писал, что в любимой им эллинистической Александрии был кружок поэтов, старавшихся прожить каждый день своей жизни как последний, и в этом был большой художественный смысл. «Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир, чтобы насмотреться на него и пить его каждую минуту последний раз… Эти мелочи, эти детали, конкретные осколки нашей жизни мучат и волнуют нас больше, чем мы этого ожидали и, точно не относясь к делу, ведут нас к тем минутам, к тем местам, где мы любили, плакали, смеялись и страдали – где мы жили».
Когда мне говорят «Александрия»,
Я вижу белые стены дома,
Небольшой сад с грядкой левкоев,
Бледное солнце осеннего вечера
И слышу звуки далеких флейт.
В стихах А. Ахматовой через обыденные, «бытовые» детали передается внутреннее состояние героини. Простые образы наполнены сложнейшим психологизмом и постоянной грустью, потому что счастье в этом мире уже «не состоится»:
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
И совершенно поразительна любовь к миру, освещающая изнутри стихи О. Мандельштама. Кажется, что для поэта равноценны (прекрасны, поэтичны и любимы) и самые обыденные мелочи, и образы, которые у символиста превратились бы в «просвечивающие насквозь» символы:
Немного красного вина,
Немного солнечного мая,
И, тоненький бисквит ломая,
предельно камерная миниатюра, и с той же интонацией описана легендарная Эллада:
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница…
О где же вы, святые острова.
Говоря об отношениях между символизмом и акмеизмом, нужно всегда помнить одну важную вещь: они принадлежать по сути дела одной художественной эпохе и системе – «классической» европейской культуре, и общего между ними гораздо больше, чем различий.
Вернув образам «вкус, цвет, запах» земной жизни, акмеисты вовсе не отказались от использования образов-символов. Читая стихи Ахматовой и Мандельштама, мы будем находить символы на каждом шагу, но для поэтов они станут уже просто послушным инструментом, а не самоцелью. Можно сказать, что акмеисты просто воспользовались результатами той «воспитательной работы», которую провели с читателями символисты. Читатели и в самом деле научились видеть «с листа» второй, третий и далее смысл простых, казалось бы, образов: снега, падающего на полураспустившиеся почки деревьев, камней, из которых построен собор, и даже бродящего по лугу индюка.
Точно так же, как символисты, акмеисты видели в музыке основу мира и искусства:
Останься пеной, Афродита!
И слово, в музыку вернись,
И сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито! –
так писал О. Мандельштам, и мы без труда узнаем уже знакомые мотивы.
Точно так же творчество акмеистов укоренено в европейской культуре прошлых веков. Акмеисты даже в большей степени, чем символисты, ощущали себя наследниками и хранителями этой культуры, словно предчувствуя, что новый век постарается не оставить от нее камня на камне.
WikiphilE
Агрегатор советов и знаний в сети
Что такое акмеизм?
Что означает акмеизм, как он возник, описание и основные признаки
Акмеизм получил наибольшее распространение в литературной среде в начале 20-го века почти сразу после своего появления. В переводе он означает «расцвет». Поэты-основоположники не зря дали такое определение новому жанру. По их мнению, господствовавший в то время символизм переживал кризис. Необходим был расцвет нового направления, которое бы вдохнуло жизнь в отечественную поэзию.
Где возник акмеизм?
Родиной акмеизма является Россия. Именно здесь в начале 20-го века произошло становление выдающегося жанра, смело противостоящего символизму.
Развивать акмеизм начал кружок творческих личностей, известный под названием «Цех поэтов». В него входили:
До сих пор точно неизвестно кто же первым из них предложил окрестить акмеизмом новое течение. По одной из версий, это сделал Вячеслав Иванов.
Большинство литературных исследователей полагают, что термин в 1912-м году придумал Гумилев. Именно он считал необходимым перенять опыт изживающего себя символизма и образовать направление, которое будет более понятным и лишенным мистической туманности.
По мнению поэта Белого, термин «акмеизм» не содержит в своей основе чего-то обоснованного. Он был свидетелем того, что определение придумывалось его коллегами по творческому цеху в жарких спорах. Гумилев в ходе полемики ухватился за кем-то брошенное слово «акмеисты» и обозначил им группу своих друзей-поэтов.
Черты акмеизма
Акмеизм характеризуется следующими особенностями:
Несмотря на то, что акмеисты бросили вызов символизму, они стремились создать стихи со стройной композицией и логичностью. Поэтому их произведения были близки не только возвышенным натурам и знатокам литературы, но и неискушенным читателям.
Акмеисты любили отражать в стихах обыденные явления, делали акцент на простых радостях. Они умело воодушевляли читателей и неустанно говорили о героическом прошлом человечества.
Для акмеизма больше характерны черты архитектуры и скульптуры (точность образов, структурность стихотворных форм), а не музыки.
Быстрый упадок литературного течения
К сожалению, акмеизм не стал массовым литературным явлением. Его идеи использовались лишь ограниченным числом творческих личностей. Все они в основном входили в «Цех поэтов».
Желая популяризировать идеи акмеизма, его ведущие приверженцы, в числе которых была Ахматова и Мандельштам, ежегодно издавали сборник стихов «Гиперборей». Редакций сборника занимался Лозинский.
Вскоре началась Первая Мировая война, которая сильно затормозила деятельность «Цеха поэтов». На фронт вынуждены были уйти Городецкий и Гумилев. Вскоре ведущее поэтическое объединение приверженцев акмеизма распалось.
В 1916-м году Иванов смог восстановить «Цех поэтов», но это было лишь кратковременным возрождением. В нем отсутствовали мэтры акмеизма, стоявшие у его истоков. Лишь изредка на собраниях бывал Мандельштам.
В 1921-м году несколько акмеистов создали новые произведения и выпустили сборник «Новый Гиперборей». Но очередная попытка сплотить вокруг уникального литературного течения приверженцев была неудачной.
Судьба многих акмеистов печальна. Большая их часть эмигрировала. Гумилева казнили, а немногим позже в ссылке умер Мандельштам.
Чем отличается символизм от акмеизма?
Поэты-символисты всегда вкладывали в свои стихи, помимо основного смысла, еще какой-то философский подтекст. В текстах имелся символ, то есть не просто материальный объект, чувство или явление видимой формы, а еще и нечто более важное.
Почитателям символизма предстояло не просто насладиться рифмами и красочными эпитетами, но и разглядеть истинный замысел литературного творца. Возвышенность — одна из главных черт данного течения.
В противовес символизму акмеизм делает акцент на более приземленных и даже бытовых вещах. Акмеисты показывали, что даже простые явления обыденной жизни прекрасны. Используемые ими чувства были далеко не так возвышены, порой драматичны и даже трагичны.
Еще одной отличительной чертой акмеизма является его узкая направленность. Акмеизм характерен лишь для поэзии, в то время как символизм встречается в области музыки и живописи.
Кто из поэтов не принадлежал к акмеизму?
Если говорить про поэтов, принадлежащих к лагерю символистов, то видными представителями являются:
Отдельного внимания заслуживают фамилии поэтов-символистов Городенского и Гумилева. Оба творца, хотя изначально и тяготели к символизму, вскоре отошли от данного течения. Именно им наравне с Ахматовой вскоре предстоит стать теми, кто будет активно продвигать идеи акмеизма в «Цехе поэтов».
Акмеизм как течение просуществовал совсем недолго. Теоретические изыскания поэтов-основоположников не получили серьезной проработки.
Примкнувшие к литературному движению через какое-то время новые творческие личности были более самобытными и не вписывались в рамки определенного направления. Тем не менее, акмеизм оставил яркий след в истории литературы.
Видео: как был основан акмеизм?
В этом ролике литературовед Олег Лекманов расскажет, как возникло это литературное течение, кто стоял у его истоков:
Prigorok
Символизм и акмеизм
Символизм и акмеизм
На вводных уроках мы уже говорили о символизме и о символистах (главным образом – старших), упоминали и об акмеистах. Тогда должно было сложиться первое, можно сказать, художественное впечатление. И о различиях между течениями сказано было тоже образно: если иметь в виду ту историческую катастрофу, которую предчувствовали модернисты всех направлений, то главное отличие, возможно, в том, как относились поэты к грядущим переменам. Футуристов, полагавших, что они уже совершили «в будущее прыжок», в то время как все остальные еще топчутся на месте, мы сейчас касаться не будем. Их творчество принадлежит уже другой художественной системе, и пропасть между ними и «традиционными» модернистами гораздо глубже, чем, может быть, казалось современникам. Символисты же и акмеисты достаточно близки друг другу по своим художественным принципам, но если символисты ждут грядущих перемен с восторженным нетерпением, то акмеисты словно заранее оплакивают тот хрупкий и прекрасный мир, в котором они живут; в их стихах чувствуется призвук прощальных слез и неизбежной ностальгии. Такое объяснение помогает почувствовать разницу между течениями модерна, но, конечно, не заменяет серьезного разговора о каждом из них.
О символизме имеет смысл рассказывать подробно перед изучением лирики А. Блока. Начнем разговор с ключевого понятия – символ.
Определений символа существует несметное множество – как научных, так и художественных, принадлежащих в большинстве своем самим символистам. Можно последовательно записать несколько из них, комментируя по ходу дела и – вполне в духе рассматриваемого явления – постепенно добавляя к пониманию новые оттенки смысла.
Символ – образ, в котором присутствует некий смысл, выходящий за пределы этого образа, хотя и неразрывно с ним слитый. (Это определение есть «школьный» пересказ более академичного, которое мы – при желании – тоже можем записать. Важно, чтобы пока была отчетливо поняты два «пункта»: символ – это образ, подобный любому другому художественному отражению мира: роза, ветер, гроза, и в то же время в нем к «просто отражению» добавлен некий смысл, превосходящий прямой смысл образа. Как это может быть с изображением грозы мы еще помним по пьесе А. Н. Островского).
Символ – образ, который есть знак, указание на иной смысл; но и знак, наделенный живой полнотой образа. (Так сформулировал эту мысль А.Ф. Лосев; звучит, конечно, лучше).
Символ – это «незамкнутая многозначность». Бездонный колодец, из которого можно черпать все новые смыслы. Лестница, уводящая куда-то за пределы земного бытия. «Символ – это окно в бесконечность» (Ф. Сологуб).
Это красивые и понятные определения. Но символисты любили говорить туманно (чтобы расширить поле для догадок). В. Иванов писал, что символ – это «тайнопись неизреченного» и в нем должна быть «утаенность смысла».
За этой туманностью стоит новое отношение к творчеству, которое символисты начали «прививать» своим читателям. Художники создают символические произведения, а публика должна научиться их воспринимать. Смысл символа нельзя «изъять» из образа, нельзя и понять до конца – можно лишь включиться в игру и расшифровывать его многослойность, насколько хватит «художественной впечатлительности». Как мы помним, развивать ее, по мнению Д.С. Мережковского, есть едва ли не главная задача искусства.
Мы также помним, что выстраивать бесконечные цепочки смыслов символисты старались не для забавы (хотя искусство всегда игра, этого у него никак не отнимешь), а ради того, чтобы где-то в бесконечной дали сквозь «стенки» образа (как сквозь стенки алебастровой амфоры) засиял свет неземной красоты и мудрости. И никаким другим «земным» способом дать представление об этой красоте нельзя.
Андрей Белый, один из «младших» символистов, считал, что символ есть «трехчлен», в котором можно выделить три уровня:
— конкретное жизненное впечатление, «образ видимости», то есть того, что мы, люди, видим своими глазами, слышим ушами и т.п.;
— аллегория: отвлечение от конкретного, обобщение впечатлений;
— образ вечности, знак иного мира, скрытый за зримой оболочкой.
Третий уровень свойственен именно «символистскому» символу: в реалистических символах чайки или метели искать «знак иного мира» необязательно (хотя он и находится в них без труда).
Кроме того, для символистов очень важно, чтобы образ-символ был красив: в нем скрыт намек на идеальный мир, который превосходит наше представление о красоте. Как бы ни был красив образ, созданный поэтом или художником, он будет лишь слабым отблеском небесной красоты, а потому символисты не боялись показаться склонными к «красивости» (хотя, бывало, ею и страдали). К. Бальмонт дал свое определение символа – «скрытая отвлеченность и очевидная красота». И это очень точное определение того, что понимали под символом его современники и единомышленники.
Последнее определение можно записать кратко, а можно привести целый абзац из статьи К. Бальмонта «Элементарные слова о символической поэзии»:
Романтики часто делали своих героев людьми искусства: у них всегда есть свой «мир души». Для символистов же искусство – сфера высшая, священная. Через художественное творчество они стремились постичь мировое всеединство, таинственную гармонию, скрытую в мироздании и созвучную человеческой душе. Постичь ее может лишь тот, чья интуиция способна уловить неуловимое, чувства предельно обострены, кто не доверяет рассудочным схемам… Истинный художник в понимании символистов не просто противопоставлен обывателям – он должен быть одержим священным безумием, иначе ему не откроется тайна мира. Символизм, по словам В. Ходасевича, это образ жизни, вечное безумное горение. О том, как отразилось это «безумие» на судьбах старших символистов, мы уже говорили…
В литературе символизм – это главным образом поэзия. Проза давалась символистам хуже, да и ценили они ее гораздо ниже. В основе поэзии лежит музыка, а музыкальная стихия, по мнению символистов, как раз и является той общей праосновой жизни и искусства, которую должен почувствовать и выразить настоящий художник. Об этом написал французский символист Поль Верлен:
Пускай в твоём стихе с разгону
Блеснут в дали преображённой
Другое небо и Любовь!
(Перевод Б. Пастернака)
Стихи символистов действительно музыкальны, кроме того, авторы пытались воспроизвести в них иррациональную магию изначальной – поэтической – речи. То, что мы деловито называем аллитерациями и ассонансами, для поэтов было воистину заклинанием стихий, «божественным вздором» (как сказал А.А. Фет – предтеча и учитель поэтов-модернистов).
Как и романтики, символисты любили средневековые образы и легенды. Впрочем, не только их, но и образы и мотивы других эпох – античность и средневековье, древний восток и эллинизм… Это общее свойство модернизма – играть уже готовыми «художественными блоками», узнаваемыми мотивами, сюжетами, стилями. Модерн – искусство карнавальное, вторичное и полное цитат даже в архитектуре, что уж говорить о литературе. Эта вторичность словно бы подводит итог всей европейской художественной традиции. Все то, что было однажды открыто и пережито впервые, проигрывается теперь во второй раз – но уже не совсем всерьез, а словно складывается в причудливый орнамент, красивый и при том сугубо декоративный, лишенный изначальной связи непосредственно с жизнью. В этой вторичности можно увидеть усталость умирающей культуры, ее исчерпанность. Или же полное ностальгии прощание накануне окончательной разлуки – накануне новой эры не только в искусстве, но и в истории человечества. Впрочем, символисты прощались с европейской классической цивилизацией, еще не осознавая, что это прощанье. Мы помним, что от грядущего потрясения они ждали только радостного обновления всей жизни.
Умение любить земной мир и каждую его деталь, как мы уже говорили, «подсвечено» у акмеистов ощутимой грустью скорого расставания, той самой «опережающей» ностальгией. Мир, который так любят эти поэты, еще не утрачен ими, но неизбежная разлука наложила свой отпечаток на то, с какою остротой и нежностью они переживают каждую мелочь «милой жизни» (А. Ахматова). Удивительно, но свою ностальгию акмеисты культивировали вполне сознательно. М. Кузмин писал, что в любимой им эллинистической Александрии был кружок поэтов, старавшихся прожить каждый день своей жизни как последний, и в этом был большой художественный смысл. «Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир, чтобы насмотреться на него и пить его каждую минуту последний раз… Эти мелочи, эти детали, конкретные осколки нашей жизни мучат и волнуют нас больше, чем мы этого ожидали и, точно не относясь к делу, ведут нас к тем минутам, к тем местам, где мы любили, плакали, смеялись и страдали – где мы жили».
Когда мне говорят «Александрия»,
Я вижу белые стены дома,
Небольшой сад с грядкой левкоев,
Бледное солнце осеннего вечера
И слышу звуки далеких флейт.
В стихах А. Ахматовой через обыденные, «бытовые» детали передается внутреннее состояние героини. Простые образы наполнены сложнейшим психологизмом и постоянной грустью, потому что счастье в этом мире уже «не состоится»:
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
И совершенно поразительна любовь к миру, освещающая изнутри стихи О. Мандельштама. Кажется, что для поэта равноценны (прекрасны, поэтичны и любимы) и самые обыденные мелочи, и образы, которые у символиста превратились бы в «просвечивающие насквозь» символы:
Немного красного вина,
Немного солнечного мая,
И, тоненький бисквит ломая,
предельно камерная миниатюра, и с той же интонацией описана легендарная Эллада:
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница…
О где же вы, святые острова.
Говоря об отношениях между символизмом и акмеизмом, нужно всегда помнить одну важную вещь: они принадлежать по сути дела одной художественной эпохе и системе – «классической» европейской культуре, и общего между ними гораздо больше, чем различий.
Вернув образам «вкус, цвет, запах» земной жизни, акмеисты вовсе не отказались от использования образов-символов. Читая стихи Ахматовой и Мандельштама, мы будем находить символы на каждом шагу, но для поэтов они станут уже просто послушным инструментом, а не самоцелью. Можно сказать, что акмеисты просто воспользовались результатами той «воспитательной работы», которую провели с читателями символисты. Читатели и в самом деле научились видеть «с листа» второй, третий и далее смысл простых, казалось бы, образов: снега, падающего на полураспустившиеся почки деревьев, камней, из которых построен собор, и даже бродящего по лугу индюка.
Точно так же, как символисты, акмеисты видели в музыке основу мира и искусства:
Останься пеной, Афродита!
И слово, в музыку вернись,
И сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито! –
так писал О. Мандельштам, и мы без труда узнаем уже знакомые мотивы.
Точно так же творчество акмеистов укоренено в европейской культуре прошлых веков. Акмеисты даже в большей степени, чем символисты, ощущали себя наследниками и хранителями этой культуры, словно предчувствуя, что новый век постарается не оставить от нее камня на камне.