Чем определено бессмертие державина
Смерть и бессмертие в поэзии Г. Р. Державина
Тема смерти неотступно сопровождает поэзию Державина с его первых нам известных одических творений.
В старости, на покое, живописуя красоты и натюрморты, увенчанные голубым пером, поэт словно бы опять видит: “Где стол был яств, там гроб стоит” — и горько пророчествует: “Разрушится сей дом, засохнет бор и сад. ” В самые разные годы, в самых разных стихотворениях у поэта, умеющего так ярко воспевать радость жизни, то почти резонерски, то лирически-страстно прорывается извечное “помни о смерти”.
“На свете жить нам время срочно. ” — замечает он “первому соседу”.
Радуясь выздоровлению мецената И. И. Шувалова, рисует Харона: На брег из лодки вылезает Старик угрюмый и седой.
И, озираясь, подпирает Себя ужасною косой.
Рядом с алмазной горой водопада Кивач поэт вновь возвращается к мучающей мысли: Не зрим ли всякий день гробов, Седин дряхлеющей вселенной? Не слышим ли в бою часов Глас смерти, двери скрып подземной.
Так один из самых жизнелюбивых и бодрых русских поэтов оказывается и одним из самых завороженных видением смерти.
Державин был отважным человеком. Перед пугачевской разбойной вольницей, перед бушующим, захлестывающим утлую лодку Белым морем, перед вельможным и царевым гневом он не робел, не падал духом.
А каково не теряться перед начальством? Известно, что в коридорах власти подобострастно сгибались даже те, кто не кланялся и пулям на поле боя.
Волевая державинская отвага в стихах, в которых поэт вдохновенно переживал собственную жизнь (в каких бы формах это ни проявлялось), присутствовала и в неутомимом напоминании о дежурстве смерти рядом с живущим. Умение полнокровно, распахнуто жить и чувствовать, страстно переживать эту единственную жизнь в слове, может быть, и не давало ему отвести взгляд от смерти.
Но рядом с бренной жизнью у Державина всегда бессмертие, в ней и над нею — Бог.
В “Объяснениях” на собственные сочинения Державин в связи с одой “Бог” привел о себе (говоря о себе в третьем лице, как бы продолжая цезаревскую традицию, блестяще подхваченную у нас Денисом Давыдовым) следующий “анекдот”: “Родился он в 1743 году 3 июля, а в 1744 году, в зимних месяцах, когда явилась комета. то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быв у няньки на руках, первое слово сказал: “Бог”.
Рассказывая о своем младенчестве, о том, как его, хилого новорожденного, запекали, по обычаю, в хлеб, и о хвостатой комете, поэт делает в своих “Записках” примечание, где разъясняет, что два этих события, может быть, были Провидением, они предсказали поэту трудный жизненный путь и создание им поэмы “Бог”, “которая от всех похваляется”.
Бессмертие души поэта
Я здесь живу, – но в целом мире
Крылата мысль моя парит;
Я здесь умру, – но и в эфире
Мой глас по смерти возгремит.
О! естьли б стихотворство знало
Брать краску солнечных лучей,
Как ночью бы луна, сияло
Бессмертие души моей.
Старость в те времена начинали ощущать рано. В пятьдесят лет ты уже старик, без кокетства. Державин готовился к смерти как христианин – и это видно по его последним стихам. Эти мысли отчетливо проявились уже в 1808-м – за восемь лет до ухода:
Уж я стою при мрачном гробе,
И полно умницей мне слыть;
Дай в пищу зависти и злобе
Мои все глупости открыть:
Я разум подклонял под веру,
Любовью веру возрождал,
Всему брал совесть в вес и меру
И мог кого прощать – прощал.
Вот в чем грехи мои, недуги,
Иль лучше пред людьми прослуги.
Стихи продуманные, не судорожные. И это в них драгоценно. Державин воспитывался в век чопорного классицизма, но стихи были для него душевной потребностью, и в них он не считался с этикетом. Говорил о наболевшем, не наряжаясь в живописную тогу. Потому и был самым правдивым и простодушным поэтом того времени. Он много лет подводил итоги и сам с классической ясностью дал формулу своих заслуг:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
Всё так. Державин раскрепостил русскую речь – главным образом, литературный язык. Стал говорить о самых серьезных материях в духе дружеской беседы, не теряя юмора. Это подкупило Екатерину в «Фелице» – и безвестный чиновник стал знаменитым поэтом и вельможей.
Что касается «беседы о Боге» – в духовной лирике Державин и через двести лет после смерти остается непревзойденным. В последние годы он искал интонацию, искал мелодику, чтобы приблизить поэзию к богослужению. Во время нашествия Наполеона и позже, когда русские войска сражались в Европе – Державин писал пространную оду «Христос». В нашем понимании – поэму. Эти стихи менее известны, чем другая духовная ода Державина – «Бог». А Державин тогда собрал в кулак слабеющие силы и пропел:
А.А.Василевский, 1815. Портрет Г.Р.Державина.
Тебя дерзаю я гласить.
Тебя! – но кто же сущий Ты,
Что человеком чтим и Богом?
Лице, как солнца красоты!
Хитон, как снег во блеске многом!
Из ребр нетленных льется кровь!
Лучи – всю плоть просиявают!
Небесный взор, уста дыхают
Сладчайшим благовестьем слов!
Кто Ты, – что к нам сходил с небес
И паки в них вознесся в славе? –
Вовек живый и там и здесь
Несметных царств своих в державе,
В округе и средине сфер.
Хлеб жизни и живот струй вечных,
Сам свят, безгрешен; а всех грешных
Единая к спасенью дверь!
Державин самостоятельно составил примечания к этой оде.
Юстиц-министр
Несколько слов надо сказать и о государственном поприще поэта, который «вьючил бремя должностей» всё-таки не без удовольствия. Державин умер в отставке. Но при императоре Александре I он успел побывать первым в русской истории министром юстиции. Причем действовал энергично, считал себя «первым среди равных» в правительстве. К тому времени Державин считался старым человеком. По меркам начала XIX века шестьдесят лет – возраст преклонный, возраст немощи. Но вот вам распорядок дня министра Державина:
«Воскр. Поутру в 10 часов во дворец к императору с мемориями и докладом сената.
Понед. Поутру в 11 часов во дворец в совет.
Вторн. Поутру в 9 часов во дворец к императору с разными докладами, а после обеда в 6 часов в комитет министерства.
Среда. Поутру в 7 часов до 10-ти говорить с гг. обер-прокурорами и объясняться по важнейшим мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат по разным департаментам по случаю каких-либо надобностей.
Четв. Поутру в 8 часов и до 12-ти дома принимать, выслушивать просителей и делать им отзывы.
Пятн. Поутру с 7-ми до 10-ти часов другой раз в неделю заниматься с обер-прокурорами объяснением по мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат в общее собрание и в тот же день после обеда в 6 часов во дворец в комитет министерства.
Суббота. Поутру от 8-ми до 12-ти часов принимать, выслушивать и отзывы делать просителям.
Затем, после обеда в воскресенье, понедельник, среду, четверг и субботу с 6-ти до 10-го часа вечера заниматься с гг. секретарями прочтением почты, выслушанием и подписанием заготовленных ими бумаг для внесения в комитет и иногда в сенат, а также и прочитыванием откуда-либо полученных посторонних бумаг, кроме почты.
Наконец, каждый день поутру с 5-ти до 7-ми часов заниматься домашними и опекунскими делами и ввечеру с 10-ти до 11-ти часов беседою приятелей, и в сей последний час запирать вороты и никого уже не принимать, разве по экстренной какой нужде или по присылке от императора, для чего в какое бы то ни было время камердинер должен меня разбудить».
Музей-усадьба Г. Р. Державина в Санкт-Петербурге, на набережной Фонтанки, 118
Ни минуты праздности, ни малейшей скидки на возраст Державин себе не позволял – и здесь, конечно, неоценима забота камердинера. Министр отлаживал работу аппарата, стремясь создать прочные связи с обществом, с потенциальными и явными участниками судебных процессов. Он на собственном опыте знал, чем чревата бюрократическая неповоротливость. Говоря современным языком, Державин сражался с коррупцией. Недаром императрица Екатерина нередко поручала ему деликатные расследования проделок шаловливых чиновников, хотя он всякий раз не оправдывал ее ожидания, действовал слишком старательно, слишком ретиво… И при этом он еще писал стихи, размышлял о долге дворянина перед обществом, раздумывал о патриотическом воспитании…
Молодой император уволил своего неутомимого министра с афористическим вердиктом: «Ты слишком ревностно служишь!» Святая правда.
Уж я стою при мрачном гробе…
В кабинете Державина висела знаменитая в те времена карта-таблица «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории от древнейших времен по конец осьмого надесять столетия». Составил эту карту немецкий ученый Фредерик Страсс. Он схематически изобразил историю цивилизаций в виде речных потоков. Державин вглядывался в эту новинку – и предавался раздумьям о бренности бытия. Когда-то он воскликнул: «Врагов моих червь кости сгложет, А я – пиит, и не умру». Но это произносилось с долей самоиронии. А последняя, неоконченная ода Державина называлась «На тленность». Он писал ее мелом на грифельной доске. Первые восемь строк потрясают:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Митрополит Евгений (в миру Евфимий Алексеевич Болховитинов)
Несколько лет в Хутынском монастыре жил тогдашний епископ Старорусский Евгений Болховитинов. Туда, к мощам преподобного Варлаама, не раз приезжал Державин. Гаврила Романович сдружился с епископом. Сперва их объединили литературные интересы, а позже – и богословские. Владыка Евгений в последние годы жизни поэта стал его лучшим другом.
Неудивительно, что Державин оставил завещание, в котором просил похоронить его в Хутынском Преображенском монастыре. Гроб на лодке по Волхову переправили от усадьбы поэта к монастырю. Поэт вырос в Казани, а в Петербурге оставил великолепный дом, долгие годы провел при дворе, но для упокоения избрал тихий монастырь на берегу северной реки. Он сроднился с краем, в котором видел колыбель Руси. Умер человек, который не любил приукрашивать себя ни в стихах, ни в мыслях. Вспоминаются удивительные по откровенности державинские строки:
Словом: жег любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.
Тема смерти неотступно сопровождает поэзию Державина с его первых известных нам одических творений.
В старости, на покое, живописуя званские красоты и застольные “натюрморты”, увенчанные голубым щучьим пером, поэт словно бы опять видит: “Где стол был яств, там гроб стоит” — и горько пророчествует: “Разрушится сей дом, засохнет бор и сад. ”
В самые разные годы, в самых разных стихотворениях у поэта, умеющего так ярко воспевать радость жизни, то почти резонерски, то лирически-страстно, прорывается извечное “помни о смерти”.
“На свете жить нам время срочно. ” — замечает он “первому соседу”. Радуясь выздоровлению мецената И. И. Шувалова, рисует Харона:
На брег из лодки вылезает
Старик угрюмый и седой.
И, озираясь, подпирает
Себя ужасною косой.
Вздыхает над гробом графини Румянцевой: С убогим грузом иль богатым, Всяк должен к вечности пристать.
Рядом с алмазной горой водопада Кивач поэт вновь возвращается к мучающей его мысли:
Не зрим ли всякой день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Не слышим ли в бою часов
Глас смерти, двери скрып подземной?
Так, один из самых жизнелюбивых и бодрых русских поэтов оказывается завороженным видением смерти.
Державин был отважным человеком. Перед пугачевской разбойной вольницей, перед бушующим, захлестывающим утлую лодку Белым морем, перед вельможным и царевым гневом он не робел, не падал духом.
А каково не теряться перед начальством? Известно, что в коридорах власти подобострастно сгибались даже те, кто не кланялся и пулям на поле боя.
Державинская отвага, проявлявшаяся в стихах, в которых поэт вдохновенно переживал собственную жизнь (в какую бы форму она ни отливалась), присутствовала и в непрестанном напоминании о дежурстве смерти рядом с живущими. Умение полнокровно, распахнуто жить и чувствовать, страстно переживать эту единственную жизнь в слове, может быть, и не давало ему отвести взгляд от смерти.
Но рядом с бренной жизнью у Державина всегда присутствует бессмертие, в ней и над нею — Бог.
В удивительной оде “Бог”, обращаясь к Создателю, поэт говорит о своем философско-религиозном понимании и жизни, и смерти, и бессмертия:
В “Объяснениях” на собственные сочинения Державин, в связи с одой “Бог”, привел (говоря о себе в третьем лице, как бы продолжая цезаревскую традицию, блестяще подхваченную у нас Денисом Давыдовым) следующий “анекдот”: “Родился он в 1743 году 3 июля, а в 1744 году, в зимних месяцах, когда явилась комета. то он, быв около двух годов, увидев оную и показав пальцем, быв у няньки на руках, первое слово сказал: «Бог»”.
Рассказывая о своем младенчестве, о том, как его, хилого, новорожденного, запекали, по обычаю, в хлеб, и о хвостатой комете, поэт делает в своих “Записках” примечание, где разъясняет, что два этих события, может быть, были Провидением, они предсказали поэту трудный жизненный путь и создание им оды “Бог”, “которая от всех похваляется”.
Из мыслей поэта о жизни и смерти ясно, что он все же дошел в своих исканиях до гармоничного постижения единства этих вселенских крайностей, дошел через веру в Спасителя. Созрев духом, Державин уже не только самому себе, но и другим людям сумел сказать слова утешения и надежды:
Бессмертие души поэта: Державин
Арсений Замостьянов рассказывает о Гаврииле Романовиче Державине
20 июля 2016 г.
Он был одним из немногих долгожителей в истории русской литературы. Может быть, поэтому в поэзии Державина немало рассуждений о смерти, о бессмертии, о том, что остается от человека и что ожидает его за последним земным порогом
Я здесь живу, – но в целом мире
Крылата мысль моя парит;
Я здесь умру, – но и в эфире
Мой глас по смерти возгремит.
О! есть ли б стихотворство знало
Брать краску солнечных лучей,
Как ночью бы луна, сияло
Бессмертие души моей.
Старость в те времена начинали ощущать рано. В пятьдесят лет ты уже старик, без кокетства. Державин готовился к смерти как христианин – и это видно по его последним стихам. Эти мысли отчетливо проявились уже в 1808-м – за восемь лет до ухода:
Уж я стою при мрачном гробе,
И полно умницей мне слыть;
Дай в пищу зависти и злобе
Мои все глупости открыть:
Я разум подклонял под веру,
Любовью веру возрождал,
Всему брал совесть в вес и меру
И мог кого прощать – прощал.
Вот в чем грехи мои, недуги,
Иль лучше пред людьми прослуги.
Стихи продуманные, не судорожные. И это в них драгоценно. Державин воспитывался в век чопорного классицизма, но стихи были для него душевной потребностью, и в них он не считался с этикетом. Говорил о наболевшем, не наряжаясь в живописную тогу. Потому и был самым правдивым и простодушным поэтом того времени. Он много лет подводил итоги и сам с классической ясностью дал формулу своих заслуг:
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
Всё так. Державин раскрепостил русскую речь – главным образом, литературный язык. Стал говорить о самых серьезных материях в духе дружеской беседы, не теряя юмора. Это подкупило Екатерину в «Фелице» – и безвестный чиновник стал знаменитым поэтом и вельможей.
Что касается «беседы о Боге» – в духовной лирике Державин и через двести лет после смерти остается непревзойденным. В последние годы он искал интонацию, искал мелодику, чтобы приблизить поэзию к богослужению. Во время нашествия Наполеона и позже, когда русские войска сражались в Европе – Державин писал пространную оду «Христос». В нашем понимании – поэму. Эти стихи менее известны, чем другая духовная ода Державина – «Бог». А Державин тогда собрал в кулак слабеющие силы и пропел:
Тебя дерзаю я гласить.
Тебя! – но кто же сущий Ты,
Что человеком чтим и Богом?
Лице, как солнца красоты!
Хитон, как снег во блеске многом!
Из ребр нетленных льется кровь!
Лучи – всю плоть просиявают!
Небесный взор, уста дыхают
Сладчайшим благовестьем слов!
Кто Ты, – что к нам сходил с небес
И паки в них вознесся в славе? –
Вовек живый и там и здесь
Несметных царств своих в державе,
В округе и средине сфер.
Хлеб жизни и живот струй вечных,
Сам свят, безгрешен; а всех грешных
Единая к спасенью дверь!
Державин самостоятельно составил примечания к этой оде.
ЮСТИЦ-МИНИСТР
Несколько слов надо сказать и о государственном поприще поэта, который «вьючил бремя должностей» всё-таки не без удовольствия. Державин умер в отставке. Но при императоре Александре I он успел побывать первым в русской истории министром юстиции. Причем действовал энергично, считал себя «первым среди равных» в правительстве. К тому времени Державин считался старым человеком. По меркам начала XIX века шестьдесят лет – возраст преклонный, возраст немощи. Но вот вам распорядок дня министра Державина:
«Воскр. Поутру в 10 часов во дворец к императору с мемориями и докладом сената.
Понед. Поутру в 11 часов во дворец в совет.
Вторн. Поутру в 9 часов во дворец к императору с разными докладами, а после обеда в 6 часов в комитет министерства.
Среда. Поутру в 7 часов до 10-ти говорить с гг. обер-прокурорами и объясняться по важнейшим мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат по разным департаментам по случаю каких-либо надобностей.
Четв. Поутру в 8 часов и до 12-ти дома принимать, выслушивать просителей и делать им отзывы.
Пятн. Поутру с 7-ми до 10-ти часов другой раз в неделю заниматься с обер-прокурорами объяснением по мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат в общее собрание и в тот же день после обеда в 6 часов во дворец в комитет министерства.
Суббота. Поутру от 8-ми до 12-ти часов принимать, выслушивать и отзывы делать просителям.
Затем, после обеда в воскресенье, понедельник, среду, четверг и субботу с 6-ти до 10-го часа вечера заниматься с гг. секретарями прочтением почты, выслушанием и подписанием заготовленных ими бумаг для внесения в комитет и иногда в сенат, а также и прочитыванием откуда-либо полученных посторонних бумаг, кроме почты.
Наконец, каждый день поутру с 5-ти до 7-ми часов заниматься домашними и опекунскими делами и ввечеру с 10-ти до 11-ти часов беседою приятелей, и в сей последний час запирать вороты и никого уже не принимать, разве по экстренной какой нужде или по присылке от императора, для чего в какое бы то ни было время камердинер должен меня разбудить».
Ни минуты праздности, ни малейшей скидки на возраст Державин себе не позволял – и здесь, конечно, неоценима забота камердинера. Министр отлаживал работу аппарата, стремясь создать прочные связи с обществом, с потенциальными и явными участниками судебных процессов. Он на собственном опыте знал, чем чревата бюрократическая неповоротливость. Говоря современным языком, Державин сражался с коррупцией. Недаром императрица Екатерина нередко поручала ему деликатные расследования проделок шаловливых чиновников, хотя он всякий раз не оправдывал ее ожидания, действовал слишком старательно, слишком ретиво… И при этом он еще писал стихи, размышлял о долге дворянина перед обществом, раздумывал о патриотическом воспитании…
Молодой император уволил своего неутомимого министра с афористическим вердиктом:
УЖ Я СТОЮ ПРИ МРАЧНОМ ГРОБЕ…
В кабинете Державина висела знаменитая в те времена карта-таблица «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории от древнейших времен по конец осьмого надесять столетия». Составил эту карту немецкий ученый Фредерик Страсс. Он схематически изобразил историю цивилизаций в виде речных потоков. Державин вглядывался в эту новинку – и предавался раздумьям о бренности бытия. Когда-то он воскликнул: «Врагов моих червь кости сгложет, А я – пиит, и не умру». Но это произносилось с долей самоиронии. А последняя, неоконченная ода Державина называлась «На тленность». Он писал ее мелом на грифельной доске. Первые восемь строк потрясают:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Несколько лет в Хутынском монастыре жил тогдашний епископ Старорусский Евгений Болховитинов. Туда, к мощам преподобного Варлаама, не раз приезжал Державин. Гаврила Романович сдружился с епископом. Сперва их объединили литературные интересы, а позже – и богословские. Владыка Евгений в последние годы жизни поэта стал его лучшим другом.
Неудивительно, что Державин оставил завещание, в котором просил похоронить его в Хутынском Преображенском монастыре. Гроб на лодке по Волхову переправили от усадьбы поэта к монастырю. Поэт вырос в Казани, а в Петербурге оставил великолепный дом, долгие годы провел при дворе, но для упокоения избрал тихий монастырь на берегу северной реки. Он сроднился с краем, в котором видел колыбель Руси. Умер человек, который не любил приукрашивать себя ни в стихах, ни в мыслях. Вспоминаются удивительные по откровенности державинские строки:
Словом: жег любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.
P.S. Полтора года назад мы начали выпуск десятитомника Гаврилы Романовича Державина. Сейчас готовится к выходу шестой том. Многие произведения классика русской литературы сейчас переиздаются впервые за 150 лет… Они возвращаются. Наверное, это тоже признак бессмертия.
 |
