Что значит рвет башню
Чем нас кормят, что у людей рвет башни.
Так, открываю военную тайну, понимаю, что меня могут принять за нее, но больше не могу молчать.
Если у вас дети идут в первый, второй, третий. любой класс, то пиздуйте в класс на один год старше, ищите там родителей любого ребенка и покупайте у них книги по той же цене по которой они покупали себе. Так вы гарантированно спасетесь от блядей, описанных ТСом и от инфляции.
Эх, как же я хотел еще пожить, но что не сделаешь ради общества.
Каждый сам покупал учебник либо в магазине, либо у класса на год старше, а на следующий продавали по такой же схеме, так и жили.
С ИП у нее проблемы, деньги пошли в оборот.
Слышали про полицию и прокуратуру? Если попросите, то они помогут
Я уже ничему не удивляюсь
А нефиг выгоды искать. Купили каждый своему ребёнку, и всё в шоколаде.
«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».
Что хотели, то и получили: к чему привела жадность торговцев деревом, фанерой и OSB
«Я не злопамятный, я просто злой и у меня память хорошая». И, мне кажется, события этого строительного сезона не только я, но и многие люди будут помнить ещё ой как долго.
Бизнес и совесть малосовместимые категории и строительный сезон 2021 года это вполне наглядно продемонстрировал. После практически годичного сидения людей по домам производители и торговцы решили воспользоваться ажиотажем на зарубежных рынках и устроить тоже самое, только в два раза хуже у нас.
Парадокс заключается в том, что в пике цена на OSB доходила до 3600 за лист. То есть каждому не распрощавшемуся с мечтой о стройке россиянину лист фанеры обходился в три с половиной раза дороже, чем американцам.
К середине лета многие оптовые базы и розничные магазины и сами были не рады такому повышению. Они ещё держались на старых запасах, но к августу пришлось закупать материалы по максимальным ценникам.
И тут произошло следующее: почти все понадеялись на дальнейший рост цен на фоне ажиотажа в США и закупились фанерой по максимуму. например, один крупнооптовый областной склад фанеры купил фанеры более чем на 75 миллионов рублей. Не отстали в закупках сетевые магазины.
А цена возьми и упади.
Оказалось, что спрос в США на самом деле не такой уж и высокий. Там люди тоже не дураки, деньги считать умеют, поэтому качели спроса моментально качнулись в отрицательную сторону.
К чему это привело?
Вот к чему: в магазинах и на базах скопилось фанеры, купленной по заоблачной цене, практически на весь следующий сезон.
Строители-предприниматели на оптовом складе берут уже по 615 рублей. То есть цена скакнула вниз практически до минимального уровня.
А в магазинах нет ни одного человека. Все проходят мимо и качают головой.
Многие уже начали обзванивать предпринимателей:
— Не хотите у нас приобрести?
А ведь до следующего сезона как минимум 4,5 месяца. Они будут сидеть и смотреть на свою «золотую» фанеру.
Так что я совсем не злопамятный или всё же.
«Башню рвало у всех»: как коронавирус действует на психику тяжелобольных людей
В декабре прошлого года я заболел.Через неделю выяснилось, что это коронавирус.Потом были три месяца ада.Более или менее в себя я пришел только в середине марта, когда уже мог нормально ходить, сносно дышать и поднимать что–то тяжелее пластиковой ложки.Мне кажется, то, что случилось со мной, произошло (да и сейчас происходит) с тысячами других людей, просто одни не могут связно это описать, а другие — не хотят вспоминать.Надеюсь, этот пост поможет кому–то справиться с поганой ковидлой и ее последствиями, а кого–то заставит, наконец, привиться.
Практически весь двадцатый год я провел на удаленке и никуда из дома не выходил. Мой лучший друг — начальник одной из крупнейших в городе частных служб «Скорой помощи», и служба эта часто помогает городским подстанциям. Когда началась эпидемия, он сразу сказал мне, что болячка очень непростая, лечению поддается с трудом и крайне желательно максимально соблюдать все меры предосторожности. Как и многие врачи, он работает не только в частной клинике — берет дежурства и в обычных городских больницах. Там он и заболел, ему даже ехать никуда не пришлось: еще вчера он был в этой больнице доктором, а сегодня стал пациентом. Сорок процентов поражения легких, среднее течение, три недели на койке. Врачи вообще переболели самыми первыми. Те, которые потом приезжали ко мне, хвастались, у кого сколько легких еще не восстановилось. Так или иначе, но заболел я только в начале декабря. Просто в один из дней резко поднялась температура — до 39 — и я как–то сразу понял, что это оно, хотя и кашля не было, и запахи чувствовал. Забавно, но мы в тот день как раз смотрели последнюю серию «Перевала Дятлова»: помню, как меня колотил озноб, а я думал — надо же, как круто сняли, прямо до костей пробирает!
На следующий день вызвал врача из поликлиники и созвонился с Женей (тем самым другом–врачом). Платная медицина — великая вещь, и вот уже буквально через несколько часов приехали бравые парни на карете с красным крестом, всячески меня ощупали–прослушали, сказали, что пока не видят ничего страшного и начали капать дексаметазон. Взяли мазок и уехали. Вечером на почту пришел результат — оно. Несмотря на плохие новости, чувствовал я себя нормально. После дексы спала температура, появилась даже некоторая бодрость (до этого пару дней ходил как в тумане). Сделал КТ, которая показала двустороннюю пневмонию с поражением 12% легких. Женя сказал, что это очень даже неплохо и скоро все должно закончиться. Я его словам очень обрадовался, потому что все это время рядом была жена, и мне не хотелось ее заразить. На всякий случай она тоже сдала мазок — отрицательно.
Но уже на следующий день началась какая–то ерунда. Температура стабильно держалась в районе 37,5 и практически ничем не сбивалась, постепенно стала нарастать одышка, появилась тахикардия. Постоянно хотелось спать. Врачи приезжали каждый день и ставили свои волшебные коктейли, но особого эффекта я от них не чувствовал. КТ я сделал в четверг, хуже мне стало в пятницу, к воскресенью не полегчало. Сатурация упала до 96. В ночь с воскресенья на понедельник температура опять поднялась до 38,5, и с утра меня повезли на второе КТ. Выяснилось, что поражение легких достигло уже 27%, и меня срочно повезли в больничку.
Там оперативно определили в палату, воткнули димедрол с анальгином и приказали спать (дело было уже вечером). Ну спать так спать, долго уговаривать не пришлось. Пару слов о больнице. Это был срочным порядком созданный госпиталь на базе областной клинической больницы, несколько этажей которой переоборудовали под ковидный стационар. Все как в телевизоре: красная зона, замотанные в несколько слоев врачи — полное ощущение чумного квартала. Очень много пациентов, но мест всем хватало (и я позже узнал, почему). Основная масса — мужики от 30 до 60. Ничего плохого про санитарное состояние и общее оснащение я сказать не могу, все было вполне приемлемо. Кормили четыре раза в день, причем кормили неплохо. Можно было получать передачи, причем разрешалось практически все, кроме совсем уж скоропортящихся продуктов, сигарет и алкоголя. Короче говоря — гнетущая атмосфера, но в целом неплохо.
Что обрадовало — почти все в палате разговаривали, ходили, ели вкусную домашнюю еду (значит, передачи можно!). Когда я сидел в приемном отделении, с улицы занесли какого–то деда на каталке в абсолютно коматозном состоянии — тогда я несколько напрягся, но все еще считал, что мой случай гораздо проще и до такого всяко не дойдет. Просто знакомый врач, просто помог с больницей, другие вообще лежат по квартирам — короче, отлежусь недельку под присмотром врачей и пойду дальше в новую плейстейшн играть. Так что общая обстановка в палате меня даже приободрила. Единственное, что напрягало — туман в голове не проходил, а становился все гуще.
Из дома я взял с собой книжку, но от одной мысли о чтении становилось больно. Даже телефон в руки брать не хотелось, какая уж там книжка. Первую ночь в больнице меня корежило так, что я спал какими–то пулеметными очередями: пять минут сплю — пять минут дышу как после километровой пробежки. Страшно знобило. Спал в рубашке с длинными рукавами (дело было зимой, а одеяла почти не согревали), и в полшестого утра, когда пришли измерять температуру, рубашка промокла насквозь. За ночь температура не спала. Стало еще тяжелее дышать. Когда чуть позже пришли мерять сатурацию, результат мне не сказали — но уже через десять минут перевели в другую палату и положили под кислород.
В палате стояли три койки, две тумбочки, стул и стол. На стене висели два кислородных “стакана”, от каждого к кровати шла пластиковая трубка с маской. Мне выдали такую же, через штуцер подключили к одному из стаканов и сказали дышать. К тому моменту я вообще ничего не соображал. Анализы оказались плохими, а сатурация без маски — 84. Ну то есть очень, очень плохая сатурация. Температура держалась. Когда на следующее утро мне сделали еще одну КТ, оказалось, что поражение легких составляет уже 60 процентов.
После этого в палату зашел веселый чувак, сказал мне, что он реаниматолог, велел сходить в туалет и раздеться догола. Одновременно меня заставили сдать все вещи, составить их опись и подписать. А потом я лег на каталку, меня накрыли белой простыней и покатили в реанимацию.
Отдельно стоит сказать вот о чем: если вы решили госпитализироваться с ковидом в Омске в конце две тысячи двадцатого года — будьте готовы к тому, что все лекарства вам придется искать и добывать самому (про другие города и даты сказать ничего не могу, поэтому обобщать не буду). Первое, что я услышал в больнице от лечащих врачей — “вам нужен дексаметазон, звоните, пусть завтра привозят”. Это касалось в принципе всего, что сложнее эликвиса (антикоагулянт такой). Мои знакомые метались по всему городу, разыскивая этот дексаметазон, и его было действительно очень сложно найти — слишком много болело и слишком многим он точно так же был нужен.
Перед самым путешествием в реанимацию мне вкололи (как я потом узнал) олокизумаб — иммуномодулятор стоимостью в 50 тысяч рублей за одну ампулу. Оказалось, что Женя (лучший друг, начальник “Скорой помощи”, помните?) все это время был в контакте с лечащими врачами, и в какой–то момент они сказали ему, что у меня развивается тот самый цитокиновый шторм и на обычное лечение я не реагирую. Женя связался с моим работодателем и совместно они нашли, купили и привезли мне в больницу и этот препарат, и две упаковки “клексана” (прямой антикоагулянт), и еще всякое по мелочи.
Как потом говорили мне доктора, если бы не этот укол — вполне вероятно, что из больницы бы я уже не вышел. В реанимационной палате не было окон — это первое, что мне бросилось в глаза. В принципе, больше о ней мне сказать нечего: во–первых, почти все время я пролежал там без очков (а зрение у меня –8), во–вторых — лежал я все это время на животе. За этим следили строго и буквально не давали шевелиться, поэтому реанимацию я помню в основном по звукам. В меня сразу же воткнули какой–то усиленный кислород, в руку поставили катетер–бабочку, на палец нацепили какую–то штуку, подключенную к монитору. Монитор постоянно пищал и показывал значения пульса и сатурации. Цифры я мог разглядеть только в том случае, когда сильно выворачивал голову налево, и то очень расплывчато, так что довольно скоро перестал это делать.
Раз в несколько часов ко мне подходили врачи, брали анализы, ставили системы, что–то спрашивали. На следующий день я как–то внезапно понял, что все очень серьезно. Во–первых, я слушал, что происходит вокруг (врачи не стесняясь обсуждали моих соседей по палате, и то, что они говорили — и как они говорили — меня просто ошарашило; я оказался в предсмертном предбаннике, и шансов оттуда выйти у меня было ничуть не больше чем у остальных). Во–вторых, моей ближайшей соседкой была безумная (в прямом смысле) женщина необъятных размеров с шизофазией. Она все время говорила, даже когда ее переворачивали с бока на бок или на спину. Я не знаю, приходилось ли вам находиться целую неделю бок о бок с психически нездоровым человеком, но меня этот опыт травмировал неслабо — учитывая тот факт, что (в–третьих) я стал замечать беды с башкой и у себя.
О, беды с башкой! Если бы я знал, что это только начало. Но в тот момент я еще мог мыслить критически и отмечать всякие странности: бегущие узоры на наволочке, резкие провалы в памяти, странное течение времени (день мог тянуться бесконечно, а мог схлапываться за несколько часов), внезапные приступы самого настоящего животного отупения, когда не можешь в уме сложить два и два или пытаешься вспомнить, каким столовым прибором едят суп — ложкой или вилкой. Вместе с этим пришли слабость и апатия, причем в абсолютной степени: я и не мог поднять руку, и не хотел. И наоборот — периодически случались взрывы бодрости и хорошего настроения, я, например, мог час лыбиться в пустую стену с прилепленной выпиской из истории болезни.
Тогда же впервые я ощутил острую зависть к санитаркам, обсуждающим свои повседневные проблемы: дочка в школе получила трояк, заплатила кредит, собирались в выходные с мужем в Тюмень, но придется работать (позже это превратится в настоящую иде–фикс). А еще в реанимации я узнал, что моя жена тоже заболела, тоже тяжело и ее тоже положили в больницу. В ту же самую, на одном этаже со мной. В реанимации я провел неделю, которую помню весьма смутно — но хорошо помню свою радость, когда сказали, что меня переводят в общую палату. Значит, все хорошо!
Радость быстро прошла, когда меня переложили на каталку и повезли по длинным коридорам. Я с ужасом понял, что без кислородной маски практически не могу дышать. Это ощущение не описать словами. Наиболее близкая аналогия, которую я могу придумать — представьте, что у вас очень сильно заложен нос, но вы не можете высморкаться. Вместо ноздрей у вас тоненькая дырочка, через которую воздух проходит с невероятным трудом — и то если вы вдыхаете изо всех сил, и каждого вдоха едва хватает, чтобы сделать следующий. Ты просто не можешь думать ни о чем другом, а мозг поначалу вообще отказывается понимать, что происходит. Ты пытаешься дышать и ртом, и носом, но складывается такое ощущение, будто воздух подменили: вроде и вдохнул что–то, но толку ноль.
Хуже всего, что в какой–то момент понимаешь — ты не можешь сделать нормальный глубокий вдох, грудь будто стянули стальными обручами, и вот тут приходит паника. Кажется, будто вот–вот потеряешь сознание, дико пульсирует (и одновременно кружится) голова, каждое движение приносит тягучую боль — и это я просто на каталке лежу.
Короче, когда меня привезли в палату, я первым делом схватил кислородную маску и чуть ли не нырнул в нее с головой. Боже, как это было хорошо. Мы пообщались с женой — ей было чуть лучше чем мне. Она приходила ко мне в палату, приносила чай и вкусняшки, всячески подбадривала и звала домой. Я старался бодриться, но чувствовал себя так плохо, как не чувствовал никогда в жизни. Без маски дышать не мог вообще, сил хватало только на то, чтобы сесть и взять что–то двумя руками. Путешествие в туалет (а в нашей палате был туалет) казалось экспедицией на другую планету с осложненным приземлением. После каждой такой экспедиции я ждал по пять минут, чтобы встать с унитаза — набирался сил и храбрости. Пару раз падал по стенке со спущенными штанами. Самое плохое, что слабость только усиливалась, и с каждым днем ходить становилось лишь тяжелей.
Вопреки моим ожиданиям, общее состояние ухудшалось — в то время как анализы, по словам врачей, становились только лучше. С головой творились жуткие вещи — ни читать, ни слушать музыку, ни тупить в телефоне я не мог, мозг просто отказывался работать, как перегоревшая лампочка.
Поддержать простой разговор? Построить элементарную логическую связь? Ха–ха. Максимум, на что я был способен — по нескольку раз повторять вслух какие–то очевидные штуки: снег пошел. Скоро придут системы ставить. Ночью холодно было.Весь мысленный процесс сконцентрировался на тех нескольких вещах, которые находились вокруг моей койки: кислородная маска, зарядка от телефона, подушка.
Я мог полчаса регулировать резинку на маске, потом вспоминать, регулировал я ее или нет, и регулировать ее снова. Как–то раз ночью к нам в палату зашли три красивые медсестры, осмотрели меня и сказали: слушай, у тебя же нормально уже все, зачем тебе этот вазокан (катетер–бабочка в руке), снимай его нафиг! Хорошо, что я проснулся до того, как успел его выдернуть.
Реальность и глюки окончательно сплелись в единое целое: я уверял врачей, что разговаривал с ними вот минуту назад (на самом деле нет), не узнавал свое лицо в зеркале, писал другу СМС, чтобы он позвонил своим знакомым в Москве и перевез меня в госпиталь Бурденко.
С такой поплывшей кукухой неудивительно, что в какой–то момент я решил, что мне конец, поэтому новость о том, что через день меня вместе с женой выписывают, стала для меня настоящим шоком. Но все оказалось очень просто: из ковидного госпиталя выписывают после первого отрицательного теста на ковид (и если температура нормальная). Собственно поэтому и места в нем есть всегда.
Как–то раз вечером к нам на этаж привезли мужика. Он весь звал медсестер, жаловался на плохое самочувствие, задыхался, кричал… а потом исчез из палаты. Ночью пришли мерять температуру, а его нет. Стали искать. Выяснилось, что чуваку стало настолько плохо, что он решил выпрыгнуть из окна. Но он, разумеется, был не первым таким желающим, поэтому все ручки с окон на этаже были сняты, а сами окна забиты гвоздями (да, палаты не проветривались). Мы лежали на девятом, последнем этаже, так что он поперся на чердак — в декабре. Несколько часов он шарился по чердаку в поисках выхода на крышу, пока его не разбил инсульт. Там, на чердаке, его утром и нашли — парализованного, но живого. Увезли в реанимацию, что с ним было дальше — не знаю.
Такие истории происходили постоянно: другой чувак, до этого вполне адекватный, случайно разбил градусник во время ежеутреннего замера температуры, аккуратно собрал осколки и ртуть в ладошку и, хихикая, понес все это на пост. Третий каждое утро жаловался на то, что ночью у него болели ноги, и каждый вечер наматывал круги по коридору — каждое утро, каждый вечер.
Башню рвало у всех — у кого–то меньше, у кого–то больше — но ощущение, что находишься в психушке, было очень четким.
Кроме этого непроходящего психоза были и объективно неприятные штуки. У меня постоянно держался пульс в сто двадцать ударов в минуту. Я вообще перестал спать. От постоянных уколов мне разворотило вены, локтевые сгибы превратились в незаживающие раны — перевязывать мне их отказывались, обрабатывать предложили самому. На ногах, пальцах рук и лице появился грибок. То ли от общего санитарного состояния больницы, то ли из–за собственной неаккуратности я схватил инфекцию мочеполовых путей. У меня стали неметь ноги и стремительно портиться зубы. У меня перестала перевариваться пища — буквально, в унитаз падали ровно те кусочки, которые я съедал несколькими часами ранее. Каждый день вылезала какая–нибудь новая дрянь, вроде резкого скачка сахара в крови или частичной потери зрения.
Но хуже всего было то, что я на сто процентов убедил себя в том, что все еще являюсь носителем ковида. Меня выписали тридцать первого декабря, тест на ковид тогда был отрицательным. Снова положили в больницу второго января, в приемном отделении сделали новый тест, и он дал положительный результат. Вывод? Первый тест был ложным. Я все еще болен. Несмотря на лечение, вирус никуда не делся.
Весь этот эмоционально–информационный коктейль привел к следующему результату: я решил, что не имею права возвращаться домой к жене. Если я вернусь — то снова заражу ее ковидом, а в нагрузку еще грибком и инфекциями. Ее ослабленный организм этого не перенесет, и она погибнет. Выход один: покончить с собой. Всякий раз засыпая, я представлял себе: вот бы завтра просто не проснуться! Короче, я был настроен серьезно, вы понимаете.
День второй выписки я помню очень хорошо.
Я сложил все вещи в два пакета, сам дотащил их до машины и положил в багажник. Я не разрешал жене дотрагиваться ни до чего, что было со мной в палате (включая меня самого). Когда мы дошли до порога нашей квартиры, она орала на меня и заталкивала в квартиру волоком, а я упирался и говорил, что не хочу ее убивать. Она буквально насильно раздела меня и засунула в ванну — благо, это было несложно: к моменту второй выписки я весил 53 килограмма. Она терла меня мочалкой, а я прикидывал, получиться ли у меня утром незаметно выйти из квартиры, уехать на Иртыш и утопиться в какой–нибудь полынье.
На самом деле первый месяц дома был еще хуже, чем время, проведенное в больнице. Жена не отходила от меня не на шаг, а я каждую секунду в голове или умирал сам, или убивал ее (не буквально, а заражая грибками, инфекциями и т.д.). У меня точно так же не было сил (чашку с чаем не мог поднять), я не мог спать, не хотел есть, у меня все болело. Мне не хотелось вообще ничего: ни книг, ни фильмов, ни интернета, ни игр, ни общения. Все, что мне было нужно — просто лежать.
Острая фаза кончилась внезапно. Буквально в один из дней я проснулся другим человеком. Вот еще вчера я под лупой осматривал свои пальцы, пытаясь определить вид поселившегося на них грибка — а сегодня мне это абсолютно безразлично, почему бы ютубчик не глянуть? Я вдруг ощутил в себе жизненные силы (ощущение, которого я не испытывал очень давно), здоровый аппетит и желание снова пойти в спортзал. Я начал общаться с коллегами по работе, выполнять какие–то мелкие поручения, даже в магазин пару раз сходил. Будто кто–то рубильником щелкнул.
С тех пор с каждым днем мне становилось все лучше. Чем больше я ходил, что–то делал, вообще шевелился — тем лучше себя чувствовал. И дело даже не в физическом состоянии (хотя и это тоже), начал рассеиваться этот чудовищный туман в голове.
Сейчас я смотрю на человека, которым был с декабря по февраль, и воспринимаю его как абсолютного чужака. Я его не знаю и знать не хочу. Это был не я. Слава богу, эта тварь из меня ушла.
Сейчас июнь, а значит, с момента болезни прошло почти полгода. Не то чтобы я окончательно поправился — думаю, это уже невозможно — но те зимние дни вспоминаю с содроганием. Мне почти сорок лет, за эти годы я много раз лежал в больницах, перенес несколько тяжелых операций — но никогда в жизни так не болел. Это было похоже… не знаю, будто кто–то воткнул в меня два шампура — один в грудь, другой в голову — и три месяца медленно их вращал. Я никогда не чувствовал такой опустошенности, такого отчаяния и такой обреченности. Я никогда не чувствовал этого жуткого ощущения, будто кто–то неумолимо вытягивает из тебя жизнь, и я счастлив, что мне удалось это преодолеть. Я безумно благодарен всем, кто мне в этом помог — жене, сестре, родственникам, друзьям и коллегам, врачам и медсестрам, соседям по палате и случайным прохожим под окнами больницы (иногда я смотрел на них и представлял себе, что я — это они, и проживал в голове их сегодняшний день). Я умоляю всех, кто дочитал до этого места — поверьте, вам не захочется это пережить, поставьте прививку, если еще не поставили. Это действительно страшная болезнь, которая перемелет вас в труху и не поперхнется. Подумайте о себе и тех, кто вам дорог. Пожалуйста, не болейте.
DRM рвёт башню.
«Теперь в iTunes можно брать напрокат видео. До конца года видеопрокат будет внедрен не только в американском, но и во всех зарубежных подразделениях iTunes.» «Стоимость видеопроката составит 2,99 доллара за обычный фильм и 3,99 доллара за только что вышедший. Файл можно будет хранить у себя 30 дней, а посмотреть его надо за 24 часа. На доллар дороже обойдутся фильмы в формате высокой четкости. Фильмы появятся в прокате через 30 дней после выхода на DVD.» http://www.lenta.ru/news/2008/01/15/jobs2/ P.S. Через 30 дней хранения вас обвинят в пиратстве :-)))
Re: DRM рвёт башню.
> Через 30 дней хранения вас обвинят в пиратстве :-)))
А разве нельзя его после 30 дней сделать нечитабильным?
p.s. пардон, в технологических тонкостях DRM не разбираюсь.
Re: DRM рвёт башню.
>Файл можно будет хранить у себя 30 дней, а посмотреть его надо за 24 часа
Не врубился. То есть в обязаловку посмотрел в течении первых суток, а потом 29 дней для понта хранить? Или типа пересматривать можно? И как они факт просмотра в течении 24 часов засекут? Я ведь могу поставит на воспроизведение и пойти например пиво пить, а смотреть буду когда захочется.
Re: DRM рвёт башню.
Re: DRM рвёт башню.
> Не врубился. То есть в обязаловку посмотрел в течении первых суток, а потом 29 дней для понта хранить?
Нет. От начала просмотра и до его конца должно пройти не больше суток.
Re: DRM рвёт башню.
нищеброды, почему вы не боретесь против того, что вам не дают бесплатно коллекционный бокс с фильмом, если вы покупаете билет на самый дешевый утренний сеанс?
Re: DRM рвёт башню.
> нищеброды, почему вы не боретесь против того, что вам не дают бесплатно коллекционный бокс с фильмом, если вы покупаете билет на самый дешевый утренний сеанс?
Re: DRM рвёт башню.
Re: DRM рвёт башню.
Проблема стирания всякого г решается сама собой! + цена почти приемлемая
Re: DRM рвёт башню.
> тому, что здесь прослеживается типичная нищебродская риторика
Речь о DRM в действии, хотя жопс отнекивается, а на деле. А со своими комплексами вам скорее на йух.
Re: DRM рвёт башню.
> и 3,99 доллара за только что вышедший
Какой фильм считается только что вышедшим? Тот что ещё идёт в кинотеатрах?
Re: DRM рвёт башню.
>Какой фильм считается только что вышедшим? Тот что ещё идёт в кинотеатрах?
ну судя по новости тот, с момента релиза которого прошло 30 дней.
Re: DRM рвёт башню.
Все равно многие смотрят и бета версии доступные до релиза 🙂 А некоторые и смотрят с mirrorов (экранки)
Re: DRM рвёт башню.
А как они собираются проверять?
Re: DRM рвёт башню.
не-а. Во первых кабель выдернуть 🙂 Во вторых при закачке iTunes он запомнит когда удалять.
Re: DRM рвёт башню.
а сообще думаю cp спасет всех
Re: DRM рвёт башню.
Ето как? Если я запишу файл на read-only носитель как он удалит?
Re: DRM рвёт башню.
Хотя лично мне просто лень возиться с этой дрянью
Re: DRM рвёт башню.
А кто мешает каким-нибудь менкодером перегнать в нормальный формат? Хотя нафиг, ещё платить за это надо. Тем более, что на трекерах DVD, HD-DVD и рипы появятся сразу после выхода, а не через тридцать дней.
Re: DRM рвёт башню.
>Ето как? Если я запишу файл на read-only носитель как он удалит?
А он тебе не даст копировать на внешние носители. 🙂
Re: DRM рвёт башню.
> Ето как? Если я запишу файл на read-only носитель как он удалит?