Что значит провокативные романы
 |
|---|
Топ самых жестких и провокационных романов, на которые стоит обратить внимание.
За всю историю литературы огромное количество произведений подвергалось нравственной критике и официальным запретам. Причины были всегда разными, и очень часто они доходили до абсурда. Сейчас, читая эти романы, мы нередко задаемся вопросом – почему? Ведь во многих этих работах нет ничего предосудительного.
Возможно, меняются нравы и вместе с ними восприятие. А возможно, общество хочет казаться лучше, правильнее. А потому оно втайне зачитывается этими книгами, но открыто критикует; перечитывает их, но прилюдно осуждает.
Но в сегодняшний дайджест попали по-настоящему скандальные книги, которые содержат в себе «перченные» и очень провокационные темы. Однако, несмотря на скандальность, идущую рука об руку с их репутацией, эти книги продолжают оставаться популярными. Итак, поехали.
«Осиная фабрика» Иэна Бэнкса
Скандальный, агрессивный, бесконечно омерзительный, но в чем-то абсолютно гениальный – эпитеты, которые сопровождают роман Иэна Бэнкса с самого первого его тиража.
История одной очень необычной семьи и мальчика, маленького психопата, растущего в ней. Он крайне опасен, в его арсенале задуманных идей – то, что не снилось самым безумным из маниакальных убийц, обитающих в «Зеленой миле». И он – самый важный элемент в шокирующей истории от Иэна Бэнкса, конец которой надолго выбьет вас и колеи.
«Милосердные» Федерико Андахази
Один из самых дерзких и неожиданных по своему сюжету романов аргентинского прозаика Федерико Андахази. То, что он воплотил на страницах своей рукописи – жутко омерзительно, но настолько атмосферно, шокирующе и (позволим себе слово) оригинально, что, увлекшись этим повествованием, можно усомниться в собственной адекватности.
История о двух сестрах-близняшках, красавицах, настоящих пожирательницах мужских сердец. И ведь никто не знает, что есть и третья сестра — та, что прячется, не выходя из дома, но пишет гениальные литературные произведения. Она очень сильно больна с самого рождения, и лишь одно поддерживает в ней жизнь. Что именно? Со временем этой тайне суждено будет раскрыться.
«Коровы» Мэттью Стокоу
Этот роман называют «самой омерзительной книгой двадцатого века». Он запредельно жесткий, пугающе отвратительный, но обладающий при этом какой-то писательской магией, заставляющей дочитывать эту книгу до самого конца.
Казалось бы, такое не мог написать психически здоровый человек, но, все же, читая «Коров», понимаешь, что все в ней расписано как нужно с писательской точки зрения. И оттого становится еще страшнее.
Стокоу – мастер детализации описываемых сцен. Он искусен в этом настолько, что многим признанным гениям прозы этого никогда не достичь. Однако, учитывая сюжет книги, сложно сказать, хорошо это для нас или же плохо…
«Ангелы с плетками» Жоржа и Дианы Батай
Книга, которую можно поставить в один ряд с романами де Сада и Захера-Мазоха.
Чересчур откровенный, скандальный в своей аморальности сборник от четы Батай мог бы стать одной из самых запоминающихся книг в списке прочитанных вами произведений (вряд ли в хорошем смысле этого слова). Пожалуй, ее содержание переходит все самые опасные границы и останавливаться на этом не спешит. Необузданный в своем откровении настолько, что рекомендовать ее кому-либо, уже априори – табу.
«Сатанинские стихи» Салмана Рушди
Вероятно, самая громкая по своей скандальности книга нашего времени. Страшно подумать, какой резонанс вызвал роман Рушди, что за его голову обещают заплатить более трех миллионов долларов. Вся проблематика заключена в оскорблении чувств верующих, которую повлек за собой сюжет «Сатанинских стихов». Рушди опрометчиво взялся за художественное переосмысление образа пророка Мухаммеда, завуалированного измененным именем. Тематика, взятая британским писателем за основу книги, логично вызвала молниеносную реакцию со стороны социума.
В 1989 году президент и религиозный деятель Ирана Али Хаменеи открыто проклял писателя и выпустил фетву, которая призывала наказать Рушди и издателей книги смертной казнью. В Великобритании и США, в магазинах, продающих «Сатанинские стихи» учиняли поджоги и организовывали нападения.
Салман Рушди неоднократно приносил свои публичные извинения, но благосклонности другой стороны по сей день так и не добился.
Литературные провокации
Предупреждаю сразу, эта тема задумана и поднята,
в строгом соответствии с названием и конечно,
в ещё более строгом соответствии правилам
любимого портала.
Мы все (надеюсь) приветствуем нововведения,
в нормы общения и поведения на всём пространстве
избушки.
В этой теме нельзя ругаться и прочее, что знают
все кто выучил правила, но сайт литературный и
в этом направлении приветствует полёт фантазии.
Будь то эпиграмма, памфлет, абы не пасквиль.
________________________________________________
Комментарии:
Знавал одного подростка, любил он накакать в газетку, свернуть кулёчком и поджечь это всё под чужими дверями,
хозяин квартиры затаптывал горящий свёрток, брызги дерьма-во все стороны.
Твои «авторы» творят подобное, радуясь как тот недоумок.
Добавь к ним Ксюшу Собакевич, да и почти всё наше телевидение, политиков, всякого рода «толклвателей» истории.
Эйфелева башня-провоквцмя.
«Ночной дозор» Рембрандта-провокация.
«Воскресение» Л.Толстого-провокация.
Будят душу, взывают к душе.
«Голубое сало» Сорокина-говно.
Искусство либо поднимает человека, либо опускает ниже канализации-вот и вся разница!
Моя страничка?
Никаких провокаций, только правда!
Просто люди боятся её знать.
Вот пример-почему при Ельцине не было государственного гимна?
А.
Вот я и описал в «Господах бутафорах»-Ельцин признавал в музыке только игру на ложках,
вот и бились композиторы в поисках решения-чтобы и на ложках исполнить, но чтобы и величаво было.
Рано ли, поздно ли, но это войдёт в школьные учебники истории.
Писатель совершенно не ответственен за свои тексты. Более того, чем прекрасней писатель, тем меньше он понимает, о чем пишет.
Ну, а границы дозволенного определяет талант. Только вот в этом случае, как и герою Достоевского, хочется понять: «тварь ли я дрожащая, или право имею»?
_______________________________________________________________—
Да, Давид, тему вы зацепили хоть куда. Это не для простых смертных. Лучше бы эпиграммы писать-писать(ударение на разных слогах), прожили бы все дольше. И старуха-процентщица тоже, по ходу.
3. Искусственное возбуждение, вызов каких-нибудь явлений болезни (мед.). Провокация приступа малярии.
Это определение провокации в одном из словарей.
Автор: ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ
Предисловие
Эта книга состоит из трех книг, написанных в разное время, но она едина и каждая ее составная есть часть общего замысла. При подготовке книги к печати я думал, не осовременить ли текст, убрав из него какие-то куски или детали, которые сейчас могут казаться неважными, устаревшими, и добавив новые пояснения, уточнения. Но потом решил, что подобное исправление текста задним числом может помешать читателю почувствовать атмосферу того времени, когда все это написано. Так что пусть все останется как есть
ЗАМЫСЕЛ
В начале поставим слово, и это слово будет Бог.
Бог в религиозном, философском или любом доступном вашему пониманию смысле. Кто бы ни стоял за нашим созданием, трудно не увидеть, что каждый человек несет в себе некий Замысел, вложенный в него и составленный в виде загадки. Ключа к загадке нет, но есть разбросанные там и сям туманные намеки на то, что она существует и при некотором усилии поддается разгадке, хотя бы приблизительной.
Человек может не подозревать о вложенном в него Замысле, не думать о нем и проносить его в себе всю жизнь, как зерно в мешке, которое, не попав на мельничный жернов или в почву, так осталось и пропало в виде зерна.
Человек может верить в Замысел, но не угадать и мучить себя игрой на скрипке, не зная того, что создан для игры в городки. Или наоборот.
Эта книга многослойная, как капуста.
В ней речь:
Об авторе этих строк, который до попытки разглядеть в себе себя произрастал вегетативно, по принципу: семя брошено, дождь идет, солнце греет и что-то будет;
О том, как, заскучав в процессе роста, подумал: а что если вдруг в нем есть задатков чуть побольше, чем в простейшем растении? – и попробовал сделать из этого выводы;
О том, как стал вглядываться в себя, искал вложенный Замысел; о том, насколько его разгадал, как пытался ему следовать и почему от него отклонялся;
О собственном общем замысле автора, о том, как он замыслил провести свою жизнь, и что из этого получилось;
О замысле всего своего писания, зачем он за это взялся, что кому хотел сказать-доказать, о замысле разных книг, тем, сюжетов, образов и, наконец, об определенном замысле, воплотившемся частично в образе солдата Ивана Чонкина;
О том, как обстоятельства жизни автора влияли на возникновение и развитие замысла;
О том, как замысел, осуществленный и воплощенный, как бы материализовавшись, стал причиной многих треволнений автора и таких поворотов судьбы, которые прошлой жизнью не были ни малейшим образом предвещаемы;
И, наконец, о том, как новые обстоятельства жизни резко повлияли на развитие общего и частного замысла и привели к разным осязаемым результатам, включая вот эту книгу, которая называется ЗАМЫСЕЛ.
Книгу эту я буду писать, предположительно, всю оставшуюся жизнь, и все, что отныне будет (и кое-что, что доныне было) мною сочинено, может считаться входящим в нее. На вопрос, о чем эта книга, я отвечаю всегда: она обо всем. Меня спрашивают: а если серьезно? Я отвечаю серьезно: она обо всем. Я надеюсь, что в числе ее достоинств будут предельные искренность, откровенность и непредвзятость в описании отдельных.
http://www.gramotey.com/books/305voinovich_vladimir_zamysel.htm
Владимир Войнович Замысел.
Спасибо товарищу Сталину
Не знаю, устроено ли это было намеренно, но в той части Ходжента, где обитала наша семья, жили исключительно русские. Таджиков я воспринимал как иностранцев и встречал только за пределами этой части, не считая моей подружки Гали Салибаевой, а также мелких торговцев, точильщиков, старьевщиков, нищих, сумасшедших и прокаженных, которые иногда забредали и к нам.
* См. примечание на стр. 147.
ПРОВОКАЦИЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ
от лат. provocаtio – вызов.
Провокаторами – в советской словоупотребительной традиции – могли называться только люди с исключительно (и обоснованно) гадкой репутацией: поп Гапон, выведший в «кровавое воскресенье» 1905 года толпу безоружных людей под шквальный огонь войск, охранявших Зимний дворец; автор (или авторы) подстрекательского «Протокола сионских мудрецов»; Евно Азеф и другие агенты царской охранки, дирижировавшие по ее заданию революционным террором. Могли, впрочем, заклеймить этим прозвищем и особо неприятных для власти интеллектуалов (например, Фридриха Ницше или Василия Розанова), но с тем лишь, чтобы подтвердить абсолютную неприемлемость их сочинений и для публикации, и для гласного обсуждения.
Подвижки, – как сказал бы Михаил Горбачев, – в отношении к понятию «провокация» начались в андеграундной и эмигрантской среде 1970-1980-х годов, когда, скажем, издатель парижского альманаха «Мулета» Толстый (Владимир Котляров) присвоил себе титул «Первого человека Вселенной, редактора-провокатора, Артиста и Матадора», а эпатаж (по почину Андрея Синявского, Эдуарда Лимонова, Юза Алешковского, Марии Розановой и деятелей московского концептуализма) вошел в обычай у художников, именующих себя нонконформистами.
Поэтому, когда, уже в условиях новой России, власть устранилась от попыток регулировать речевую практику, в параллель к привычному эпитету «провокационный» возникло слово «провокативный», означающий уже не просто любую гадость, но гадость, обладающую эстетическим потенциалом, синонимичную художественной инновации и нацеленную на то, чтобы встряхнуть задремавшее или «автоматизировавшееся» сознание читателей, зрителей и слушателей. Провокационность, – говорит исследовавшая этот феномен Лиза Морозова, – связана с конфликтом, и гнев является наиболее адекватной реакцией на нее, тогда как провокативность, совсем наоборот, связана с игрой, и соответственно всякий вменяемый читатель (зритель, слушатель) должен откликаться на нее не негодованием или протестом, а либо сочувствием, либо, по крайней мере, снисходительным пониманием.
Разумеется, носители консервативного сознания и сегодня далеки от снисходительности. Так что публичные акции, вроде выставки «Осторожно, религия» в Сахаровском центре (2004), постановки в Большом театре оперы Леонида Десятникова «Дети Розенталя» на либретто Владимира Сорокина (2004), как равным образом и литературные произведения, аналогичные «Низшему пилотажу» Баяна Ширянова, стихам Шиша Брянского или рассказам Игоря Яркевича, у наших консерваторов по-прежнему вызывают желание либо апеллировать к городовому, либо включать механизм общественного осуждения, то есть либерального террора.
С государственным вмешательством у нас, как известно, бывает по-всякому. Что же касается общественного осуждения, то его механизм или не включается вовсе, или работает вхолостую. Что и позволяет авторам, избравшим для себя провокацию основой художественной и поведенческой стратегии, относиться к чьему-либо осуждению безразлично или пренебрежительно. «Неприязнь ко мне таких персонажей, – заявляет Ярослав Могутин, – всегда была для меня хорошим ориентиром и компасом: я двигаюсь в правильном направлении, делаю что-то новое, оригинальное, нестандартное, занимаясь правильными вещами (правильными не в идеологическом или «политически корректном» – гей-активистском или гей-славистском смысле, а в /анти/эстетическом)».
И в этом чувстве безнаказанности нет ничего удивительного, так как, благодаря усилиям западных интеллектуалов и прежде всего идеологов постмодернизма и постструктурализма с их теорией подрывного художественного сознания, демонстративная поддержка провокации и провокаторов составной частью вошла в сегодняшнюю цивилизационную норму. «Культурные герои нашей либеральной и буржуазной цивилизации, – напоминает Сьюзан Зонтаг, – антилибералы и антибуржуа. Если это писатели, то они навязчивы, одержимы, бесцеремонны. Убеждают они исключительно силой – даже не тоном личного авторитета или жаром мысли, но духом беспощадных крайностей и в личности, и в мышлении». «Я мечтаю, – процитируем еще и Мишеля Фуко, – об интеллектуале, который являясь прирожденным аутсайдером, ниспровергает свидетельства и универсалии, замечает и выявляет в инерции и притязаниях современности слабые места, провалы и натяжки ее аргументации». Тем самым в личностях художников-провокаторов угадывается, – как свидетельствует Игорь Ильин, – «позиция нравственного протеста», «амплуа аристократа, чувствующего себя изгоем», поэтому «“инаковость”, “другость” и “чуждость” художников миру обыденному с его эстетическими стандартами и социальными и этическими нормами стала приобретать экзистенциальный характер, превратившись в почти обязательный императив: “«истинный художник” по самому своему положению неизбежно оказывается в роли бунтаря-маргинала, поскольку всегда оспаривает общепринятые представления и мыслительные стереотипы своего времени».
При нынешнем отсутствии общественного консенсуса оценка провокаций, провокационности, провокативности зависит, как и многое другое в нашем мультикультурном мире, исключительно от личной позиции оценивающего. Который, впрочем, всегда должен помнить: так уж устроено искусство, что в нем, – по словам Натальи Ивановой, – «провокация вообще гораздо интереснее нормы».
См. АКТУАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА; АМПЛУА ЛИТЕРАТУРНОЕ; ИННОВАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ; НОРМА ЛИТЕРАТУРНАЯ; РАДИКАЛИЗМ; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; ШОК В ЛИТЕРАТУРЕ; ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ, ЭКСТРИМ В ЛИТЕРАТУРЕ
Читайте также
ИРОНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ
ИРОНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ от греч. eironeia – притворное самоуничижение.Начиналось давно и с малого – еще за 5 веков до н. э. в древнегреческой комедии появилось амплуа ироника – героя-притворщика, нарочито подчеркивающего свою глупость, скромность и незначительность. Затем за
Дополнительная художественная литература
Дополнительная художественная литература 1. Эдмон и Жюль де Гонкур. Жермини Ласерте.2. Жорис-Карл Гюисманс. Наоборот.3. Эдмон Ростан. Сирано де Бержерак.4. Алджернон Чарльз Суинберн. Стихи.5. Арнольд Беннет. Повесть о старых женщинах.6. Роберт Льюис Стивенсон. Странная история
Художественная фантастика
Художественная фантастика I. До 1917 1. Амфитеатров А. Жар-цвет. Ф. роман. — В кн. А.: Собр. соч., т. 2, СПб., «Просвещение», 1910. 386 с.; то же. Берлин, Русское универсальное изд., 1922. 384 с.2. Афанасьев Л. Путешествие на Марс. Ф. повесть. — В кн.: Ежемес. лит. прилож. к журн. «Нива». СПб., А. Ф.
«Художественная воля» с топорами
«Художественная воля» с топорами Существует такой жанр – шутка с мрачным выражением на лице и грозными интонациями голоса. Шутник, без какого-либо намека на улыбку, серьезно и нудно говорит прямо в лицо слушателям нечто оскорбительно малоинтересное или пафосное, но если
Художественная проза
Художественная проза Художественная проза представлена – да как всегда и везде – художественной прозой и нехудожественной непрозой. К первой безоговорочно можно отнести только рассказы Наталии Мицкевич («Инструкция по большому буму» и «Сказка на ночь»). Они очень
Что такое художественная литература?
Что такое художественная литература? Когда мне было чуть за пятьдесят, я, в отличие от многих других ученых, не испытывал никакого расстройства из-за того, что мои писания не являются «художественной» литературой[3].Я никогда не понимал, почему тексты Гомера принято
Провокация
Провокация Владимир Сорокин, чье имя стало «символом» модной литературы, добился своего. О нем пишут многозначительные рецензии, говорят о целях его творчества словами Ортеги-и-Гассета (о «дегуманизации искусства» и «воле к стилю»), рассуждают об авторских сорокинских
§ 5. Художественная тематика как целое
§ 5. Художественная тематика как целое Охарактеризованные роды тематики сопряжены с обращением авторов к внехудожественной реальности, без чего искусство непредставимо. «В основе поэзии лежит материал, извлекаемый вдохновением из действительности. Отнимите у
«Мы никогда не боялись провокационных книг»
Глава издательства «Лимбус Пресс» Ольга Тублина рассказала «Году литературы» о концепции, отборе материала, бестселлерах и новинках 2016 года
Интервью: Альбина Гимранова, ГодЛитературы.РФ
Фото обложек книг предоставлены издательством «Лимбус Пресс»
На фото: Ольга Тублина
«Лимбус Пресс» — небольшое питерское издательство, для которого важно не количество, а качество выпускаемых книг. А книги «Лимбус Пресс» издает самые разные — от романов Эдуарда Лимонова до сборников финских рассказов и учебников «Литературная матрица», написанных писателями. Издатель Ольга Тублина рассказала «Году литературы» о концепции издательства, отборе материала, бестселлерах и новинках 2016 года.
В последнее время книга вашего издательства «Московская экскурсия», которую написала автор «Мэри Поппинс» — Памела Трэверс, оказалась в поле зрения многих критиков. Вы рассчитывали, что книга станет будущим бестселлером?
Ольга Тублина: Нет, конечно, я не знала. Иначе мы бы сразу напечатали побольше экземпляров. Книгу нашла известная переводчица Ольга Мяэотс, поэтому это не совсем наша заслуга. Мы и раньше публиковали ранее неизданные книги известных писателей. Так, у нас вышли «Сталки и компания» Киплинга, «Без права на наследство» Уилки Коллинза и «Врата жизни» Брэма Стокера. И когда Ольга предложила издать книгу, мы согласились. Правда, мы не очень понимали аудиторию, поскольку Памела Трэверс больше известна как детский писатель, а перед нами заметки для взрослых.
Книга интересна тем, что Памела Трэверс совершенно непредвзято описала свои впечатления о поездке в Москву и Ленинград в 1932 году. Автор зашифровала многие имена, поэтому половину книги составляют комментарии Ольги — своеобразное детективное приложение.
Вы концептуальное и инновационное издательство, ориентированное на выпуск качественной литературы. Раскройте, пожалуйста, эти понятия.
Ольга Тублина: Мы никогда не боялись издавать провокационные книги. Не боялись новых имен. У нас, например, впервые опубликовались Гаррос, Евдокимов, Анна Старобинец, Наталья Ключарева, Александр Снегирев. У нас вышло четыре книги молодых, никому не известных на тот момент писателей в «Антологии прозы двадцатилетних». Но сейчас в связи с кризисом мы так не рискуем.
Это общемировая тенденция, когда небольшие издательства находят талантливых, но малоизвестных авторов, издают их книги, а потом эти авторы переходят в крупные издательства. Но мы не обижаемся и продолжаем делать свое дело.
То есть экспериментировать вы не боитесь?
Ольга Тублина: Нет, не боимся. Например, наш проект «Литературная матрица» придумал новый литературный редактор Вадим Левенталь. Он попросил современных писателей написать о тех авторах, которые входят в программу литературы 10–11 класса. Идея оказалась настолько удачной, что мы дополнительно выпустили еще две книги: «Внеклассное чтение» — о писателях, которые не вошли в основную программу, и «Советская Атлантида» — о писателях советского времени. И сейчас у нас вышла книга, немного похожая на предыдущие: «Русские писатели и публицисты о русском народе».
Вы выпускали книги по трем направлениям: «Лимбус Лайт» — книги для отдыха, «Лимбус Тин» — книги для подростков и «Лимбус Арт» — высокохудожественная переводная литература. Планируете ли продолжать эти серии?
Ольга Тублина: Нет, не планируем. Даже, если книга подходит под определенную серию, мы все равно выпускаем ее отдельно. Мы не «Эксмо» и не «АСТ», где вся серия выставляется на одной полке. Магазины расставляют наши книги по алфавиту, а в таком случае серия теряется.
А как вы отбираете материал? Возникает ощущение, что у вас сложился свой круг петербургских авторов — Александр Секацкий, Сергей Носов, Сергей Коровин.
Ольга Тублина: Мы любим своих авторов, лелеем их, холим, опекаем. Наш автор Сергей Носов написал книгу «Тайная жизнь Петербургских памятников». Когда она у нас вышла перед Новым годом, я подарила ее всем своим знакомым, потому что она про наш славный город. На эту же тему мы издали книгу «Живые, или Беспокойники города Питера» — о недавно ушедших авторах-петербуржцах Викторе Топорове, Геннадии Григорьеве, Аркадии Драгомощенко.
Но у нас выходят книги не только петербургских авторов. Исторически сложилось, что у нас издается Эдуард Лимонов.
Или, например, недавно вышла книга Аглаи Топоровой «Украина трех революций». Аглая — дочь Виктора Леонидовича Топорова, который когда-то был редактором в нашем издательстве. И понятное дело, что свою первую книгу она понесла к нам. Иногда что-то приходит самотеком, и мы копаемся в рукописях. Если кто-то советует, то мы публикуем.
«Украина трех революций» Аглаи Топоровой — о чем она? Это рефлексия или анализ событий на Майдане?
Ольга Тублина: Нет, не анализ. Сама Аглая больше десяти лет прожила на Украине, работала в газете Коммерсант. Поэтому ее книга — это ее взгляд на события изнутри.
До этого у вас выходил «Донбасский дневник» на эту же тему.
Ольга Тублина: «Донбасский дневник» оказался единственной книгой из всего потока самотека, которую мы издали. Наш главный редактор и издатель Павел Крусанов проникся произведением и предложил его опубликовать. Мы рассчитывали, что она будет хорошо продаваться, но, к сожалению, этого не случилось. И это несмотря на качественные рецензии и положительные отзывы в прессе.
Помимо прочего, вы еще издаете альбомы с фотографиями Петербурга.
Ольга Тублина: Да, книги по фотографии и альбомы — это одно из наших направлений. Замечательный проект — «Петербург. Ленинград. Петроград. Петербург», состоящий из пяти альбомов с редкими архивными фотографиями города. Мы делали их 15 лет. Выпускали их не в хронологическом порядке. Фотожурналист, преподаватель факультета журналистики СПбГУ ныне покойный Владимир Никитин тщательно отбирал все эти фотографии. Последний альбом про Петербург начала XX века мы напечатали уже в этом году.
Что для вас значит издательская неудача?
Ольга Тублина: Так как мы выпускаем немного книг, всего сорок пять в год вместе с допечатками, то в каждую из них вкладываем душу. Неудачей может оказаться промах с тиражом: выпустили книгу, а она осталась на складе. Но ведь это не значит, что она плохая?
Например, в серии «Лимбус Тин» перевели книгу «Три метра над уровнем неба» Федерико Моччиа, и она осталась лежать на складе на 2–3 года, а затем внезапно магазины стали у нас ее заказывать. А я так ничего и не понимала, пока моя дочь-подросток не сказала, что вышел одноименный испанский фильм. Дальше мы решили этого автора переводить несмотря ни на что, и уже издали пять его книг.
А с фильмом «Великолепный век» так не получилось. Книга «Хюррем. Наложница из Московии» была бестселлером в Турции, и по ней был снят сериал. Мы согласились, подписали договор, но переводчица очень долго возилась с текстом. В итоге, книга вышла только тогда, когда сериал уже кончился. И разумеется, не так хорошо продавалась.
А финские рассказы как продаются?
Ольга Тублина: Мы удивлены, но они продаются очень хорошо. У нас даже тираж закончился. Удачная обложка, занимательные рассказы. Сборник делали совместно с институтом Финляндии в Петербурге.
Сейчас каждое издательство старается издать что-то из нон-фикшн. Вы не собираетесь развивать это направление?
Какие тенденции на книжном рынке вы можете отметить? Будете ли вы им следовать?
Ольга Тублина: Из-за удорожания типографских расходов выросли цены на книги, и существенно. Снизились тиражи, количество наименований. Чему тут следовать? Видимо, принципу «лучше допечатать, чем положить на склад».
Уже вывешен длинный список кандидатов, выдвинутых на премию «Национальный бестселлер». По вашему мнению, кто в числе фаворитов?
Ольга Тублина: Я еще не все читала из длинного списка «Нацбеста». Но в этом году, мне кажется (а мы иногда ошибаемся), это будет Леонид Юзефович с «Зимней дорогой», который уже становился победителем «Нацбеста» в 2001 за роман «Князь ветра».