Что значит плакат не болтай
Не болтай! Символ тревожного времени СССР
Об этом плакате вспомнили в конце 90-х годов. Очень уж впечатляла запечатленная на желтом фоне строгая женщина в красной косынке, пронизывающая взором и назидательно прикладывающая палец к губам. Да и красноцветный заголовок заставлял насторожиться, внимательно оглянуться вокруг: «Не болтай!» Не теряй бдительности! Враг не дремлет!
Четверостишие на плакате не то, чтобы очень талантливое, но — острое, назидательное. Как ни странно, его сочинил Самуил Маршак. Удивительно потому, что сей поэт, кажется, в сферу пропаганды особенно не вторгался. Делал переводы, писал для детей.
А тут: Будь на чеку (такое было правописание). В такие дни Подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни
Мне кажется, эти шесть строк Самуил Яковлевич сочинил очень быстро. С его-то талантом это было не сложно
Среди стихотворений Маршака, я нашел иное по тематике, но схожее с плакатным четверостишие: «Ты сиди за партой стройно / И веди себя достойно, / На уроках не болтай, / Как заморский попугай».
Это так, к слову. Я же не про Маршака, а про Нину Ватолину, автора плаката «Не болтай!» Он стал одним из ярких символов тревожного времени. Во время Великой Отечественной этот лист висел повсюду, как и работа Ираклия Тоидзе «Родина-мать зовет!».
Тогда же, в конце 90-х, Ватолина здравствовала. Возраст был уже серьезный, и последние годы — она умерла в 2002-м, когда ей было 87, подарили известность, которой недоставало прежде. Хотя она была живописцем, несомненно, талантливым.
Девчонка с усами
«Плакат создавался в трагическое время, он должен был помочь выстоять в борьбе со смертельным врагом, — вспоминала Нина Николаевна в одном из интервью. — Это очень искренняя работа. А сейчас он появляется на кепках, майках. Сначала, может, и было смешно. Но когда плакат используют для всяких „забав“ — и, кстати, без разрешения автора — это меня оскорбляет. Плакат должен напоминать именно о своем времени, а не обслуживать нынешнее, во многом пошловатое».
Над плакатом, который, между прочим, завоевал мировую известность, и впрямь немало поиздевались. Но можно ли вразумить недалеких, неумных людей? Увы, можно лишь сожалеть и огорчаться.
Родилась Ватолина в Коломне в 1915 году, вскоре переехала с родителями в Москву. Окончила Художественный институт. Брала уроки у известных живописцев — Александра Дейнеки и Георгия Ряжского. Казалось, ее призвание — чистое искусство. Летом 1941-го Нина начала писать диплом.
Кроме живописного таланта у Ватолиной обнаружился еще один: литературный. Он выплеснулся на страницы нескольких книг. Ваш покорный слуга прочитал одну, мемуарную — «Наброски по памяти». Но на ее страницах о своем знаменитом плакате Нина Николаевна не вспоминала.
Утром 22 июня 1941 года в дверь ее комнаты в коммунальной квартире постучал сосед, художник Иван Амплеев: «Объявлена война с Германией». Вечером город погружался в кромешную тьму светомаскировки. Ни фонаря, ни освещенного окна. Лишь мелькнут изредка крошечные маячки папирос.
Ватолина очень достоверно описала начало войны — что видела, чувствовала в июне сорок первого: «А жизнь шла почти как всегда, только чувство, что стоишь на краю, не покидало, и еще ужаснее, почти физическое ощущение: где-то каждую минуты падают разорванные, пробитые железом люди И все сжимается, как шкурка, карта страны, точно подожженная тлеет с краю, забирая в черный пепел все новые куски с названиями рек, городов, каких-то никогда не слышанных, страшно важных узлов железных дорог».
Услышав речь Сталина 3 июля 1941 года, муж тетки Ватолиной — Василий Васильевич Шкваркин, человек бесстрашный и ядовитый, презрительно бросил: «Напугалась-таки девчонка! (Так или „усатой девчонкой“ звали дома вождя для конспирации). Сразу мы и „братья“, и „сестры“. Воду пить стал — зубы о стакан застучали!»
Женщина в красной косынке
Ватолина сначала пошла на курсы медсестер, но ее позвали в издательство «Изогиз» («Изобразительное искусство»). Работа всегда доставляла ей радость, но сейчас в привычном движении рук она ощущала какую-то обреченность. Рисовала солдата, женщину, ребенка и думала, что такие же люди, может, в этот миг падают, сраженные пулей, осколком.
«Раскаленная Садовая — ежедневный путь в издательство, — вспоминала Ватолина. — Зелень успела запылиться и поблекнуть. На площади Красных ворот асфальт расчерчен камуфляжным рисунком — переходишь площадь и кажется, что идешь по крышам, карабкаешься по карнизам».
В июле сорок первого начались бомбежки Москвы. Каждый день — вой сирен и стоны заводских гудков. «Залпы становятся все громче, все ближе. В каком-то бесовском неудержимом режиме, именно так, как услышал это Шостакович: «та-та-татата — то вверх на октаву последний такт, потом на октаву вниз Москву охраняли большими силами, но каждый рассвет поднимался дым, то в стороне Замоскворечья, то от трех вокзалов — вблизи нас, то из центра города».
Однажды редактор Елена Поволоцкая сказала Нине: «Нам поручено сделать такой плакат, — и приложила палец к губам. Нужно, чтобы сейчас поменьше болтали». Позировала Ватолиной соседка, у которой двое сыновей ушли на фронт. А лицо она дорисовывала с помощью зеркала. И потому женщина в красной косынке — это почти ее автопортрет.
Нина Ватолина
Убедиться в том, что Ватолина использовала свой образ, можно сравнив плакат с портретом, написанным ее вторым мужем — художником Максом Бирштейном, автором известной картины «Весна. 1945 год».
Впрочем, создателем плаката «Не болтай!» считается не только Ватолина. Она разделила авторство со своим первым мужем, художником Николаем Денисовым, сыном известного плакатиста Виктора Дени. Участвовал ли он в создании пропагандистского шедевра? Неведомо. Возможно, Нина Николаевна «приписала» его фамилию по доброте душевной. Она называла Денисова «милый-не любимый» и после войны с ним развелась.
Уместно привести рифмованное высказывание Дени о назначении его творчества: «Плакат не есть длинное чтиво: относись к зрителю бережно, учтиво. Плакат должен быть ясен и прост — таков плаката пост. Плакат есть стрела-молния к сознанию зрителя, будь зрителю вроде молниеносного учителя. Взглянул зритель — и мыслью объят, вот это и есть плакат!»
Мысль, емкая, точная. Плакат должен призывать и убеждать
Москва, лето сорок первого. В небо уперлись жерла пушек и пулеметов. Идут занятия противовоздушной обороны для москвичей — молодых и пожилых. Их учат, как тушить зажигательные бомбы. Напротив Спасских казарм — призывной пункт. На школьный двор вынесли доски, свалили парты. Вокруг — заплаканные, молчаливые женщины с кисетами, папиросами, пирожками. Они застыли в молчаливом ожидании своих мужей, любимых. И каждая надеялась: «Может быть, еще попрощаюсь. Обниму. Или хотя бы издали увижу».
Мятеж в душе
Летом 1937-го арестовали и увели из дома отца. Он прислал несколько писем, но потом замолк. Навсегда. Мама выстояла очередь к известному дому на Матросской Тишине. Равнодушный голос известил: «Десять лет без права переписки». А на умоляющее письмо Нины «лично товарищу Сталину» ответом было жуткое молчание.
На плакаты Ватолина водружала портреты Сталина. Давалось ей это нелегко: «Много было трагедий поострее, погромче моей — моя для тех лет тиха. Тиха, но очень язвительна. Рисовать портреты „Отца родного“, волею которой мой отец. Где? Как? В какой норе умирает или умер уже?
Так что же? Возникал в душе мятеж? Возникал. Порой мучил. И незаметно исчезал за повседневными делами, за молодостью, за страстью к жизни».
Плакат ее тянул, да и разные обстоятельства заставляли корпеть над ватманом, в том числе бытовые, меркантильные. Жить-то надо. Ватолина — автор нескольких других известных в свое время плакатов. Но не любила она их, морщилась: «Бедный плакат! Певец конъюнктуры, самый голосистый демагог».
Ее волновали прикосновения кисти к холсту, на котором — о, чудо! — появляется человек, возникает время, очарование и смысл прожитого и пережитого.
Она уже редко выходила из дома — возраст давил все сильнее. Но однажды на улице вдруг возникло видение — она, совсем кроха, взяв за руку отца, идет в гости к деду, жившему на Страстной площади. Заодно отец решил устроить Нине экскурсию по Москве. Захватил с собой саночки, на случай, если она устанет.
Шли по Дворцовому мосту и Немецкой улице, дошагали до Разгуляя, насмешившего ее своим названием. Перебрались на нарядную Ново-Басманную, которая вывела на Садовое кольцо. Добрались до Мясницкой, по ней грохотал трамвай «А» — «Аннушка». Остановились возле церкви Фрола и Лавра с золотыми звездами на куполах. Отец говорил, показывал, склонялся к ней с улыбкой.
Появилась Лубянка с зеленой надвратной башенкой Никольских ворот. Возле Театральной площади Нина совсем устала, замерзла, то и дело садилась на саночки. Но надо было пройти еще по Большой Дмитровке — шумной, людной, изгибавшейся то вправо, то влево. Полозья скребли вычищенный тротуар, отец — невысокий, в шинели и суконном шлеме, ссутулившись, вез Нину дальше. Иногда он останавливался, подбадривал, согревал дыханием ее руки.
Видение растворилось в снежной пелене, но ладони, казалось, еще хранили тепло пальцев отца. Вокруг гомонил народ. По расчищенному тротуару, шурша шинами, нескончаемым потоком неслись машины. Начинался XXI век, и кончалась ее жизнь.
masterok
masterokМастерок.жж.рф
Хочу все знать
Встречался мне уже в исторических статьях такой американский плакат, а теперь на ресурсе warspot.ru прочитал и историю, которая привела к его созданию. Вот как это было.
Для военного времени знаменитый афоризм «молчание — золото» справедлив вдвойне. Лаконичный призыв созданного в июне 1941 года советского плаката «Не болтай!» справедливо можно считать лучшим образцом пропаганды на эту тему. Хранение военной тайны может спасти или погубить тысячи жизней. Этот постулат в военные годы был актуален не только для СССР, бившегося насмерть с нацистской Германией, но и для его союзников по антигитлеровской коалиции.
После вступления США в войну американская пропаганда создала плакат, на котором были изображены тонущее судно и моряки в шлюпке. Всё это сопровождалось надписью «A Careless Word… A Needless Sinking». Дословный перевод этой фразы звучит как «Неосторожное слово – ненужное потопление» и напоминает о неоправданных потерях, причиной которых может стать болтовня. Позже появился и другой плакат, с изображением погибшего моряка, выброшенного на берег волнами, с похожим текстом «A Careless Word… A Needless Loss» («Неосторожное слово – ненужная потеря»).
Для выпуска подобных плакатов были серьёзные причины. С началом 1942 года подводная война вплотную приблизилась к восточному побережью США, где немецкие подлодки в течение полугода практически безнаказанно избивали торговое судоходство союзников. Американская пропаганда призывала граждан страны к бдительности, пытаясь отучить их от беспечности мирной жизни, которая закончилась 7 декабря 1941 года.
Чем дальше, тем лучше и проще
Для Карла Дёница первым вестником таких трудностей стал «чёрный март» 1941 года, когда потери субмарин за один месяц оказались равными потерям за предыдущие полгода. В том, что противник быстро отреагировал на «ночи длинных ножей» в Атлантике, которые подчинённые Дёница устроили британским конвоям, и не намерен допустить их повторения, адмирала убедила потеря его самых результативных асов – Прина, Шепке и Кречмера. С этого момента стало ясно, что немецких подводников ждут кровопролитные сражения.
Немецкая подводная лодка U 107 корветтен-капитана Гюнтера Хесслера у берегов Африки в районе Фритауна. Рядом с субмариной шлюпка с моряками, спасшимися с потопленного ей судна. Июнь 1941 года
Стратегия подводной войны заключалась в том, что подводные лодки должны были топить судов противника больше, чем он успевал построить в замещение потерь. Фактически, не имело значения, где именно были бы потоплены суда – главное, чтобы противник нёс потери. Ввиду того, что англичане в начале войны смогли организовать систему конвоев только на наиболее важных маршрутах доставки грузов в Метрополию, Дёниц решил наносить удары в тех районах, где такой системы не было и судоходство не охранялось. В этой стратегии ударов по слабым местам противника решающая роль отводилась большим океанским лодкам IX серии, способным действовать на дальних коммуникациях.
Тонущий американский танкер «Дикси Эрроу» (Dixie Arrow), торпедированный 26 марта 1942 года у мыса Гаттерас (восточное побережье США) подводной лодкой U 71 корветтен-капитана Вальтера Флахсенберга
Вступление в войну США открыло для немецких подводных лодок новые перспективы, и для них снова наступили «счастливые времена». В течение первых восьми месяцев 1942 года субмарины Дёница добились огромных успехов, действуя у восточного побережья Америки и в Карибском бассейне. Согласно данным американского историка Клэя Блэйра, немецкие подводные лодки совершили за это время 184 похода, в которых потопили 609 судов общим тоннажем 3,1 миллиона тонн. Разделение успехов по Блэйру выглядит следующим образом: лодки IX серии за 80 походов потопили 384 судна (63% от общего числа) тоннажем около 2 миллионов тонн (65% от общего тоннажа). Достижения лодок VII серии были несколько скромнее: за 104 похода они пустили на дно 225 судов (37% от общего числа) тоннажем около 1,1 миллиона тонн (35% от общего тоннажа).
Потери, которых можно было избежать
Во второй половине 1942 года Дёниц решил вернуть лодки в Северную Атлантику, сочтя накопленные силы достаточными для решающего сражения с конвоями союзников и установления экономической блокады Англии. К тому моменту подводный флот Рейха существенно вырос: к 1 сентября 1942 года в распоряжении Дёница было 172 боевых субмарины, из которых 133 действовали в Атлантике. Это решение имело и другие причины – союзники ввели конвои на основных маршрутах в Атлантике, постаравшись свести к минимуму движение одиночных судов без охранения. Казалось бы, слабых мест в их противолодочной обороне практически не осталось, но оказалось, что это не так.
Американское торговое судно «Санта-Рита» было спущено на воду менее чем за год до гибели, в сентябре 1941 года
9 июля 1942 года в 16:34 американское торговое судно «Санта-Рита» (Santa Rita, 8379 брт), шедшее из Египта в США, было торпедировано субмариной U 172 капитан-лейтенанта Карла Эммермана (Carl Emmermann) к юго-востоку от Бермудских островов. После попадания торпеды судно лишилось хода, и экипаж спустил шлюпки на воду. Подлодка появилась на поверхности спустя 25 минут и произвела три выстрела из палубного орудия по мостику парохода, разрушив радиорубку. После этого немцы сняли с шлюпки капитана «Санта-Риты» Генри Стефенсона (Henry R. Stephenson) и отправили на ещё держащееся на плаву судно подрывную партию из пяти человек. Перед тем как установить подрывные заряды, подводники пробыли на борту судна три часа, проведя его подробный досмотр. Груз «Санта-Риты», помимо 5000 тонн хромовой руды, а также асбеста и других материалов, включал в себя два трофейных немецких танка, которые американцы везли в Бостон из Порт-Судана.
Экипаж U 172 в день принятия лодки в строй немецкого флота, 5 ноября 1941 года. 13 декабря 1943 года лодка была потоплена самолётами с американского авианосца «Боуг»
Немцам несказанно повезло, так как капитан Стефенсон нарушил все инструкции по соблюдению режима секретности. Перед тем, как покинуть судно, ему надлежало уничтожить все секретные документы самому или проконтролировать этот процесс. Обычно для таких целей использовалась специальная сумка со свинцовым дном, которая выбрасывалась за борт и быстро шла ко дну. Стефенсон, поддавшись панике, этого не сделал, хотя времени было вполне достаточно, и немцы стали обладателями исключительно важной информации. Они возвратились на лодку с ценными документами и картами, которые показывали судоходные маршруты союзников и местоположение минных полей у побережья Южной Африки, в районе Кейптауна и некоторых других портов.
В 20:30 «Санта-Рита» была потоплена подрывными зарядами, а 58 членов экипажа (ещё четверо моряков погибло) в шлюпках оказались предоставлены волнам – в конце концов, все они были спасены американскими кораблями. Капитан Стефенсон же был объявлен военнопленным и отправился на борту U 172 в Лориан. Карл Эммерман очень скоро понял, что в его руки попала курица, которая несёт золотые яйца. Во время перехода лодки на базу немцы вели себя со Стефенсоном исключительно корректно, что сделало его словоохотливым. В результате проведённых Эммерманом «допросов» американского капитана, которые можно скорее назвать беседами, немцы дополнительно получили от пленного немало ценной информации о Кейптауне.
Британский лайнер «Оркадес» (Orcades), ставший с началом боевых действий войсковым транспортом. Судно было потоплено U 172 10 октября 1942 года во время нападения немецких лодок на судоходство юго-западнее Кейптауна, для чего лодке понадобилось шесть торпед. «Оркадес» является третьим по тоннажу судном (23 456 тонн), потопленным немецкими лодками за всю Вторую мировую войну. К счастью, эвакуация экипажа и пассажиров была произведена грамотно — погибло всего 45 человек из 1067, находившихся на борту
По прибытии лодки на базу Стефенсон был отправлен в Вильгельмсхафен, и в итоге оказался в лагере для моряков британского торгового флота «Милаг Норд» (Marineinterniertenlager Nord) в районе Бремена. В январе 1945 года американский капитан был репатриирован и покинул Германию на шведском судне после произведённого при посредничестве Красного Креста обмена военнопленными.
Чтобы понять значимость произошедшего события, стоит провести параллели между инцидентом с «Санта-Ритой» и захватом британцами в мае 1941 года на подлодке U 110 кодов к шифровальной машинке «Энигма». В обоих случаях налицо была халатность лиц, отвечавших за недопущение попадания секретной информации в руки врага, но поставивших цену своей жизни выше этого. Несомненно, Стефенсон оказался самым важным военнопленным из всех захваченных немецкими подводниками за время войны – халатность экипажа «Санта-Риты» и болтливость его капитана привели к катастрофе. Полученные сведения помогли немцам спланировать и успешно провести операцию «Кейптаун», в ходе которой небольшая группа немецких субмарин под кодовым названием «Айсбэр» (Eisbär – нем. белый, или полярный медведь) устроила в конце 1942 года настоящее побоище, напоминавшее истребление судов у берегов США в начале года.
Командир U 172 Карл Эммерман в кают-кампании своей лодки режет праздничный торт, испечённый в честь его награждения Рыцарским крестом 27 ноября 1942 года
U 172 Карла Эммермана также входила в эту группу лодок, и результатом её действий у Кейптауна стало потопление восьми судов на 60 000 тонн. 27 ноября 1942 года Эммерман стал кавалером Рыцарского креста. Стоит отметить, что командир U 172 занимает итоговое 13-е место в списке самых результативных подводных асов Германии той войны, имея на счету 26 судов на 152 080 тонн. Однако, если оценивать не только личные успехи Эммермана, но и рассматривать их с точки зрения создания самого повода к разработке операции «Кейптаун», то можно назвать его одним из самых опасных для союзников немецких подводников.
Успех лодок из группы «Айсбэр» и подводных крейсеров типа IXD2 выразился в потоплении у побережья Южной Африки и Мадагаскара 60 судов общим тоннажем более 400 000 тонн. По мнению Блэйра, это была катастрофа для союзников: «В целом за вторую половину 1942 года возле Азорских и Канарских островов, у Фритауна и в африканских водах дальше к югу до Кейптауна и Дурбана действовало около 50 подводных лодок. Они уничтожили около 150 судов почти на 900 000 тонн, и при этом потери составили всего три субмарины с командами. Это был колоссальный успех германского подводного флота – почти 50 судов на каждую [потерянную] подводную лодку. Но одновременно это была постыдная и редко упоминаемая неудача британских противолодочных сил в южно-африканских водах».
Подводная лодка U 172 в море. На борту рубки видна эмблема лодки — морское божество с чешуйчатым хвостом, в короне и с трезубцем в руке, трубящее в рог
Вот еще про подводников: узнайте какой самый смертоносный корабль в истории и узнайте еще что это за Сюркуф — человек и корабль. Тут же еще можно вспомнить гибель «Лузитании» и как выглядят подводные лодки в разрезе.
Маша Цигаль: Моя бабушка ― автор знаменитого плаката «Не болтай»
Моя бабушка, Нина Николаевна Ватолина, ― автор знаменитого плаката «Не болтай» (1941). Об истории его создания она много раз рассказывала в интервью, так что лучше, наверное, предоставить слово ей самой.
«Вечерняя Москва» от 14 сентября 2000 года:
― Я окончила живописный факультет Московского художественного института. И была бы хорошим портретистом. Но до войны я вышла замуж за сына известного плакатиста и карикатуриста Дени, и под его влиянием мы занялись политическим плакатом. Я никогда серьезно к этому не относилась. Так, заработать денег и потешить свое тщеславие. Ведь плакат тогда развешивался по Москве очень щедро. Выйдешь 1 мая из дома — весь город в твоих работах.
Но случилась война, и плакат приобрел огромную силу. Был такой патриотический подъем. И все, что можно, хотелось сделать для своей страны.
Продолжает тему «Комсомольская правда» от 11 ноября 2000 года:
― Нина Николаевна, но так ли уж плохо, что ваш плакат не забыли и он стал таким популярным?
― Вспомним, когда и почему он появился. То было трагическое время, и плакат был создан, чтобы помочь выстоять в борьбе со смертельным врагом. Это очень искренняя работа. А тут он появляется на кепках, майках. Сначала, может, и было смешно. Но когда его вовсю используют для всяких «хохмочек» ― и, кстати, без разрешения автора ― это меня просто оскорбляет. Плакат должен напоминать именно о своем времени, а не обслуживать нынешнее, во многом пошловатое. Неприятно!
― А как вы его делали?
― Тем летом я собиралась писать диплом ― оканчивала Художественный институт, строила прекрасные планы. Но все перевернулось. Москва по вечерам погружалась в темноту ― светомаскировка на окнах, каждый день мы узнавали, что бои идут все ближе и ближе к столице. Однажды мой редактор в «Изогизе» Елена Валериановна Поволоцкая сказала: «Надо сделать такой плакат, ― и приложила палец к губам. ― Нужно, чтобы сейчас поменьше болтали». Позировала мне соседка, у которой двое сыновей ушли на фронт. А лицо я доводила при помощи зеркала, так что глаза и эмоциональное выражение ― мои.
37 лет отдала Нина Николаевна плакату. И признается, что сейчас жалеет об этом.
― После института я допустила ошибку ― надо было вернуться к живописи, но у меня было уже сложившееся реноме плакатиста. И потом приятно, когда твои работы люди видят на улицах. Конечно, это был еще и способ зарабатывать.
― После войны, если плакат шел в серию, я получала 3 тысячи рублей. Но у меня не было звания, а у кого было ― тому платили 5 тысяч за плакат. Плюс отчисления от тиража.
― Почему же вы все-таки теперь жалеете, что не изменили творческий жанр?
― Политический плакат ― демагог. Борьба за мир, за урожай, даешь соцсоревнование. А я, если честно, далека от политики. Но сразу после войны мне сказали: сделай плакат на тему возвращения на Родину. Я и нарисовала ― молодой человек, девушка и старая женщина с восторгом ждут встречи с Родиной. А на самом деле возвращавшихся часто сажали в эшелоны и отправляли далеко. Так что вы представляете, какую роль играл тот плакат независимо от моего желания. Или ты изображаешь пышущую здоровьем колхозницу со снопом хлеба, а в стране ― голод.
(Интервьюер ― Евгений Умеренков.)
А вот что пишет Алла Боссарт в «Новой газете» в 2003 году:
«Нина Николаевна писала и переписывала себе приговор до конца жизни. Не мне, а себе говорила год назад, и больно слышать этот бесстрастный голос на пленке: “Какая-то жизнь поверху течет одна, а понизу — другая. Миллионы лучших погибли. Лучшие силы потрачены — на что? На заработок. Когда человек много работает в одном жанре и в одной стилистике, это становится его природой… Я уже получала премии, было положение… Каждое дело, которое делаешь, хочешь делать хорошо, а не плохо. Дени сыграл в моей жизни очень зловещую роль. Ведь я была хорошим живописцем”».
А это бабушку цитирует Павел Рыбкин в «Большом городе» от 23 августа 2002 года:
«Что делали эти картинки? Нужны они были кому-нибудь? Все эти заклинания ― “Вперед!”, “Отомсти!”, “Бей!”, “За Родину!” Шевельнулось от них чье-нибудь сердце? Сомневаюсь».
Бабушка занималась плакатом до середины 60-х годов. Потом на вершине славы и будучи самым знаменитым плакатистом в Москве, она это дело оставила и стала писать картины ― маслом, гуашью. И книги. В издательстве «Советский художник» вышло две ее книги ― «Пейзажи Москвы» и «Прогулка по Третьяковской галерее», хотя она не была литератором. Просто бабушка с детства была талантлива и в том, и в другом. Еще ее перу принадлежат мемуары «Наброски по памяти» и единственная книга о плакате ― «Мы плакатисты».
Она жалела о том, что плакат отнял у нее так много времени, хотя на этом поприще у нее было много заслуг. В 1959 году, когда никого никуда не посылали, ее даже послали в Венецию на биеннале от плакатной секции. Но это ей не помешало все забросить, потому что она хотела жить искусством.