Что значит остаться человеком в нечеловеческих условиях
Урок литературы по теме «Обсуждение книги Людмилы Никольской «Должна остаться живой»». 7-й класс
Разделы: Литература
Класс: 7
Оформление доски и оформление тетради (см. Приложение 1).
Вот факты о блокаде Ленинграда, взятые с одного из интернет-сайтов.
Блокада Ленинграда длилась долгих 900 дней смерти, голода, холода, бомбежек, отчаянья и мужества жителей Северной столицы.
В 1941 году Гитлер развернул военные действия на подступах к Ленинграду, чтобы полностью уничтожить город. 8 сентября 1941 года кольцо вокруг важного стратегического и политического центра сомкнулось.
Лютый голод косил людей тысячами. Карточная система не спасала положение. Хлебные нормы были настолько малы, что жители все равно умирали от истощения. Холод пришел с ранней зимой 1941 года. Но надежды Рейха на панику и хаос среди населения не оправдались. Город продолжал жить и трудиться.
Чтобы как-то помочь осажденным жителям, через Ладогу была организована «Дорога жизни», по которой смогли эвакуировать часть населения и доставить некоторые продукты.
За годы блокады погибло, по разным данным, от 400 тысяч до 1,5 млн. человек. Огромный ущерб был нанесён историческим зданиям и памятникам Ленинграда.
18 января 1943 года силами Ленинградского и Волховского фронтов блокада была прорвана, а 27 января 1944 года блокада Ленинграда была окончательно снята. Вечером небо озарилось салютом в честь освобождения города на Неве.
Мы, кто так далёк от этой истории и в пространстве, и во времени, узнаём эти факты, когда раз в год об этом сообщается в новостных программах. Признаемся, что, когда едем в Санкт-Петербург, мы в первую очередь посещаем дворцы, парки и художественные музеи. А ведь был Ленинград! И замечательно, что история предстаёт перед нами в ярких художественных образах, в сюжете, в истории пусть вымышленных, но всё равно реальных людей. Посмотрим, какой предстает эта история в книге Людмилы Никольской «Должна остаться живой».
См. вопросы на доске. Ответы на них – наша цель.
Посмотрим на реальные фотографии (см. Приложение 2). Расскажите, какие сцены, эпизоды повести они могли бы проиллюстрировать.
Набирают кипяток. В повести описан декабрь 1941 года – первая зима блокады. Холод.
— В семье Майи вместо камина – «буржуйка»; «Духовка на кривых железных ножках»; «На ней можно еду готовить»; «Конфорка есть! Нагревается быстро!»
— «Тепло – второй хлеб».
— «Комната без стекол, окна забиты, затянуты ватными матрацами, тряпками».
— «Но стоит буржуйке протопиться, она тут же остывает, и крупная дрожь тут же карабкается на спину Майе».
— «Несколько часов их выручает нагретый утюг и закутанный в подушки чайник с кипятком».
Хлебные карточки. Описываются карточки – были рабочие, служащие, детские. Голод.
Разрушенный дом. Обстрелы.
Ленинградцы набирают воду.
— Майя ходит за водой для своей семьи, для Юрика с бабушкой из 48 квартиры, для соседей. Описывается, как она упала, потеряла кастрюлю. Своё ведро ей отдал умирающий старик, которого потом забрала сандружина.
Сандружинницы.
— Специально подготовленные девушки, которые собирали ослабевших, кого еще можно было спасти, на улицах, в квартирах.
Солдаты. Страх за близких.
— На фронте отец и брат Майи (впоследствии сообщается, что папа погиб – утонул в болоте).
— Брат Толик хочет на фронт, мама против. В конце повести рассказывается, что он всё-таки уходит на фронт.
— Соседский сын Игорь на фронте. «Почти весь его 10-ый класс уходил на фронт добровольцами».
— Из Майиной коммуналки на фронт ушли трое мужчин и трое юношей.
— Разговор Майи с художником Петром Андреичем: «Писал Игорёк, что с тремя винтовками на отделение погнали против фашистских танков. Дивизии в землю ложатся… вот горе…»
— Много смертей: у Мани Будкиной умерла сестра Зоя; умирает инженер Арвид, его мать Эмилия Христофоровна.
— За Арвидом идут в морг Майя и её мама с Эмилией Христофоровной. «Блокадный морг располагался под открытым небом». Майя, «похолодев от ужаса», стояла и глядела, как грузят умерших.
— Майя боится умереть.
— Перестав есть, умирает Эмилия Христофоровна. Её везут в тот же морг.
— «Снова снимала очередную жатву блокада».
— Майя плачет: «Я не хочу вот так лежать… как дрова! Я не могу… мне же…», «Война кончится? Она ждёт, когда мы все умрём?», «Мне нельзя умирать, правда, мама?»
— Умерла бабушка Юрика из 48 квартиры.
— У Мани Будкиной умерли все.
— На грани смерти Петр Андреич.
— «Майе приходилось видеть мертвых людей на заснеженных улицах».
Младенцы. Дети остаются сиротами.
— Майя приносит домой Юрика из 48 квартиры: «У него никого нет. Все у него убитые и умершие»; «А Юрик живой… он бы умер, мамочка, если бы я не принесла его сюда».
— Мама: «Мы не имеем на него прав. Ладно, разберемся, пусть пока побудет у нас. Не нести же его обратно к покойнице».
Комсомолка-стахановка у станка. Работа для фронта.
— Соседи Майи по квартире (Арвид Янович и Эмилия Христофоровна). Арвид – военный инженер на Кировском заводе. Смертельно устает. Домой ночевать не всегда приходит. «От бомбёжек рушились вековые стены, не выдерживал металл, а Кировский заводработал. Смелые ленинградские рабочие не выходили неделями из своих цехов. Чтобы не падать от слабости, привязывали себя веревками к станкам. Всё больше фронту требовалось танков. Всё больше требовалось гранат и снарядов. Фронт требовал, и рабочие отдавали всё, что могли. Даже свои жизни. Они были уверены, что бойцы отстоят город». Узнаём, что Арвид Янович умирает у подъезда своего дома.
Таким образом, в повести Л.Никольской подробно описана жизнь в блокадном Ленинграде.
Самостоятельно запишите в тетради, что пришлось пережить ленинградцам (обобщается обсужденный материал, записывается вывод, зачитывается). Дополнение: иногда люди вынуждены делать то, чего не сделали бы в нормальной, мирной жизни (скорее всего, Майя отдаст котенка Кадика, чтобы спасти от смерти Петра Андреича).
Как же выжить в этих нечеловеческих условиях? В повести показаны разные варианты поведения. Приведем примеры.
На доске – карточки с указанием героев (см. Приложение 3). Берём, читаем, объясняем «позицию» каждого.
Отрицательные персонажи.
— Дворник Софроныч. Хотел забрать у Мани и Майи карточки. Он и его сообщники присваивали карточки умерших.
— Отец Мани Будкиной. Забрал карточки всей семьи, они умирают от голода. Потом вообще исчез.
— Подстаканников. Носил со склада муку в карманах, за стакан муки купил двухкомнатную квартиру. «Одни голодают, а другие продают. Одни воюют, а другие складами заведуют».
— Парень Ромка Чернопузов (Пузо). Отбирает у Майи сумку с продуктами: «Убью, зараза!» Стал выламывать ей руку, достал еду из сумки. Майя: «Вором и бандитом стать хочешь? Это не моё. У ребенка еду отбирать?»
Положительные персонажи
Сделаем вывод: мало просто выжить, пережить войну. Надо остаться человеком. Запишите в тетради, что значит «оставаться человеком» в нечеловеческих условиях блокады. Выводы зачитываются (например, сохранить совесть, честь сострадание, желание помочь другому, сохранить способность заботиться о близких, способность думать не только о себе).
Подведём итоги. Книга Людмилы Никольской, написанная в 2003 году, полная трагических ситуаций, оставляющая открытыми некоторые вопросы, заставляет задуматься о важном. А можно сказать, что и открывает на некоторые вещи глаза. Попробуем оформить свои впечатления в виде предложения с таким началом: «Прочитав книгу Л.Никольской «Должна остаться живой», я узнал…/я понял…»
— Например: …как тяжело приходилось ленинградцам в дни блокады… нет ничего страшнее блокады и войны… люди могут повести себя по-разному в страшных условиях войны… надо беречь мир… даже в самых страшных условиях надо оставаться человеком… надо с уважением относиться к пережившим войну… и т.п.
Если останется время, можно обобщить материал по прочитанным книгам.
Вспомним еще раз содержание прочитанных произведений. Кто их герои? Дети. Война показана глазами детей.
Составим небольшое рассуждение, где в качестве тезиса будет предложение, в котором сочетаются слова «война» и «дети». Предложите тезис и два аргумента с примерами-иллюстрациями из прочитанных произведений. Пример см. Приложение 4. Зачитываются получившиеся варианты.
Если кого-то заинтересовала тема войны, можно порекомендовать некоторые книги, написанные в конце 20 века – в наше время (см. Приложение 5)
Люди блокадного Ленинграда: как остаться человеком в нечеловеческих условиях
В России отметили 75 лет снятия блокады Ленинграда, которая продолжалась 872 дня. Подготовка к годовщине омрачилась традиционным спором: отмечать с размахом или «не устраивать плясок на кости». Восприятие блокады у каждого свое: для некоторых это набор строк из учебника истории. Количество жертв остается слепой цифрой, мотивы подвига непонятны. И тут бессмысленно напоминать, что этот город был вторым по величине промышленным центром СССР и культурной святыней. У других отношение глубоко личное. Владимир Свержин делится семейными воспоминаниями и фактами о блокадном Ленинграде.
Осознание
Мое отношение начало формироваться в 70-х годах прошлого века. Дело было в Харькове. Ветеранов было еще много, они были довольно молоды и, когда шли по улицам в День Победы, лица их были полны гордости. Но мой блокадный Ленинград все же начался не с них. С Нины Валентиновны — бабушки моего названного брата. Мать его умерла, отец генерал, служил на очень Дальнем Востоке, и братец жил у бабушки. Она преподавала иностранные языки. На английском и французском говорила не хуже, чем на русском, немецким тоже владела, но всякий раз, когда приходилось им пользоваться, лицо ее каменело. Возможно, она была из последних смолянок — во всяком случае так нести себя, так говорить и общаться вокруг не умел никто. В ее квартире царил культ книги. Развернуть том обложкой вверх, загнуть страницу или, упаси Бог, поставить на книгу чашку было вопиющим преступлением.
Украдкой мы доставали драгоценные издания с ятями и читали их — послания из другого мира. Особой нашей любовью пользовались тома энциклопедии Брокзауза и Ефрона. Однажды я заметил, что многих томов не хватает, и спросил, где они. Нина Валентиновна ответила коротко и просто: «Сгорели. Им топили печь. В блокаду». И я внезапно остро почувствовал, что блокада — это не страницы учебника. Что это живо и очень больно.
Остановившийся трамвай в блокадном Ленинграде
На мой вопрос командир роты, видавший виды минер, ответил недобро:
А танков тут и не ждали. Поле ставили не атаку из города останавливать. Когда мирняк повалит, чтобы его тут и положить. Опасались, что у фрицев мозги набекрень съедут, если придется косить из пулеметов тысячи шатаемых ветром стариков, женщин и детей. Не все ж в окопах сидели чекнутые эсесы. Одно дело с солдатами воевать, другое вот так вот. Ты думаешь, Ленинград взять хотели? Нет! Его хотели уморить, всех в ноль извести. Вот и ставили такие минные поля.
И очень явственно представились полумертвые люди, пытающиеся вырваться из капкана лютого голода, бредущие куда глаза глядят и умирающие на минах — и это снова была очень личная боль.
Но все же не пошли, выстояли и — это единственный случай в военной истории — не только пережили долгую страшную блокаду, но и разгромили врага. Конечно, у каждого путь к осознанию пережитого свой. Я лишь поделюсь фактами — быть может, кому-то они помогут лично прикоснуться к тому далекому, но очень близкому подвигу.
Что надо знать о блокаде
1. В учебниках истории написано, что битва за Ленинград началась 23 сентября 1941 года, когда наши войска остановили немцев на Пулковских высотах. Это не совсем так. За два дня до этого немцы предприняли массированный авианалет на Кронштадт — замок на морских воротах Ленинграда. 230 самолетов внезапным ударом могли обратить в груду затонувшего металлолома весь Балтийский флот и в руины — укрепления крепости. Так случилось в Перл-Харборе с американцами. В этом случае корабли немцев легко смогли бы дойти до самого устья Невы и расстреливать город, как в тире. Но на пути их стал 19-летний рядовой Григорий Гельфенштейн — старший оператор РЛС «Редут-3». Это может показаться странным, но в ту пору локаторы уже существовали и стояли на вооружении. Правда, чтобы догадаться, что означают странные кривули, которые они показывают, нужно было обладать недюжинной прозорливостью.
Вид мобильного РЛС
Григорий Гельфенштейн
Ленинградский зоопарк в годы блокады
4. В городе с мая 1942 года возобновил работу Дворец Пионеров. Здесь открывались новые кружки. В частности, кружок юннатов. Силами кружковцев на Марсовом поле и во дворе Дворца пионеров были разбиты грядки и посажены рожь, картофель и капуста (выделенные для сохранения всхожести Институтом растениеводства). В 1943 году здесь был проведен слет юннатов, героинями которого стали маленькие блокадные девочки Зоя Николаева и Лена Кубланова, вырастившие аж 130 клубней с одной посаженной картофелины. Зимой 1942/43 года на Новый год во Дворцу была устроена елка, и детям раздавались продуктовые подарки.
5. Весной 1942 года огороды были разбиты везде, где только позволяла земля. Даже в Эрмитаже во дворах и в подвесном саду были посадки картофеля. Во многом это позволило сотрудникам этого уникального музея пережить блокаду и бороться с оголодавшими крысами. В бомбоубежищах Эрмитажа с сентября 1941 года проживало более двух тысяч человек: сотрудники музея, их семьи, ученые, реставраторы — все они трудились не покладая рук, чтобы сохранить ту огромную часть музейной коллекции, которую не успели эвакуировать. Несли дежурство на крыше, рядом с размещенной здесь зенитной батареей, чтобы своевременно подавать сигналы и тушить зажигательные бомбы, а заодно там же устраивали научные диспуты. Вскоре после прорыва блокады в Ленинград из Сибири прибыл вагон с кошками для Эрмитажа. Их потомки до сих пор официально числятся в штате музея.
Огороды близ Исаакиевского собора и в окрестностях центра Ленинграда
6. Множество памятников в Ленинграде были замаскированы, часть закопаны в землю, но памятники Суворову, Кутузову и Барклаю-де-Толли намеренно не прятались — русские полководцы оставались в строю. Здесь, под Ленинградом, командовал полком морской пехоты майор Маргелов. Признав отвагу, воинское искусство и уважение к солдату, вчерашние моряки Балтийского флота в знак почтения преподнесли ему, сухопутному офицеру, тельняшку. Именно о ней вспомнит генерал Маргелов, когда возглавит Воздушно-десантные войска.
7. Кроме самого Ленинграда, в осаде находился и его пригород Ораниенбаум. Это место часто именуют Ораниенбаумским плацдармом, но, строго говоря, плацдармом он не был: благодаря мощному форту Красная горка немцам так и не удалось взять этот клочок побережья Финского залива. На территории Ораниенбаума остался единственный в этих краях сохраненный в первозданном виде дворцово-парковый комплекс. Когда вспоминаешь, что в годы оккупации произошло с фантастически прекрасными дворцами Петергофа, Царского села, Павловска, Гатчины… не хочется верить, что против Советского Союза воевали люди вообще и люди, имевшие хоть какое-то понятие о цивилизации. И ведь это не только были немцы, но и испанцы — добровольцы из «Голубой дивизии» Франко, также принимавшие активное участие в блокаде Ленинграда.
Петергоф, последствия «европейского» нашествия
Елка в ленинградском Дворце пионеров, 1943-й год
9. Жизнь в городе в годы блокады, особенно в первую жуткую зиму, была нечеловечески сложной. Милиция расследовала и бандитизм, и ставшими смертельно опасными «мирные преступления» вроде карманных краж. Зачастую щипачи ловились на месте преступления, и похищенные хлебные карточки тут же возвращались владельцам, порой хозяев находили по записи на корешке и приносили карточки домой умирающим от голода людям. Порой доводилось расследовать и ужасные, зачастую связанные с помешательством случаи каннибализма. Их было зарегистрировано около трех сотен. Невзирая на слабость и недоедание, милиция активно работала и раскрывала уголовные преступления, не давая развернуться валу мародерства и преступности. Более того, сотрудники городской милиции отделяли от своих мизерных пайков кусочки, чтобы подкармливать служебного пса по кличке Султан. Пес этот — прообраз знаменитого Мухтара. Он в результате выжил и задержал около тысячи преступников!
Владимир Трибуц
10. В городе Санкт-Петербурге на Петроградской стороне, возле церкви Преображения Господня и корпуса ЛЭТИ, находится неприметный холмик. Под ним то, что осталось от Флагманского командного пункта командующего Балтийским флотом адмирала Владимира Трибуца — одного из руководителей обороны города. Совсем недавно там находилась грандиозная куча мусора. Сегодня группа энтузиастов взялась за восстановление этого исторического памятника. Они работают безвозмездно, на свои средства реанимируя останки командного пункта.
Что значит остаться человеком в нечеловеческих условиях
В 2015 году издательство «Охотник» выпустило в свет книгу воспоминаний « Жизнь простого человека » Дмитрия Березского, геолога, колымчанина, 30 лет проработавшего в Тенькинском районе Магаданской области, прошедшего войну, немецкий плен, ссылку на Колыму. В нынешнем году к 100-летию автора «Охотник» переиздает ее со значительными дополнениями. Корреспонденты подкаст-станции « Ваши уши » встретились с Дмитрием Анастасовичем в Санкт-Петербурге осенью 2019 года. Говорили о войне, плене, лагере, человечности…
Дмитрий Березский и первое издание «Жизни простого человека». Санкт-Петербург, 2015 г.
– Дмитрий Анастасович, прожив целый век, вы можете сказать, что самое главное в жизни?
– На этот вопрос ответить трудно. Видите ли, у меня жизнь ненормально сложилась. Нормальная жизнь у моего сына: родился, в школу пошел, окончил, в институт поступил, окончил, работать пошел, женился, семья, путешествия, хобби… А у меня этого ничего не было. Окончил в деревне семь классов. Надо было поступать учиться дальше, а я не мог, – был Сталин, общество классовое: одних принимали, других – нет. Меня не принимали, потому что отец был священником, считался «нетрудовым элементом», то есть несоветским человеком. Священники были лишены права голоса, были вне закона. Допустим, нам в деревне в магазине ничего не продавали; можно было купить махорку, керосин, а больше – ничего. Налогов сколько хотели, столько и драли. Ни на какие собрания не пускали. Детей не принимали учиться ни в институт, ни в техникум. Сестра отца достала мне справку, что я на ее иждивении, и меня приняли в 8-й класс в Одессе. Потом она переехала в районный городок, там я закончил 10 классов. А потом Сталин все-таки скумекал и где-то сказал, что дети за отцов не отвечают, и стало возможным, как и теперь, поступать на конкурсной основе на общих правах.
Когда на 5-й курс я перешел, война началась, все поломалось. Ушел на войну. Попал в плен. В Германию завезли меня. Из Германии – прямиком на Колыму.
В плен я попал в конце 1941 года в Харьковской области. Лагерь в Полтаве, тысяч 20 там было пленных; там я был месяца два. Кого на работу берут, – тех кормили, поэтому на работу шли. А так в лагере ни хрена не кормили. В 1942 году нас перевели в Харьков, а потом в Германии оказался до конца войны. Дольше всего я был в Верхней Силезии, это теперь Польша; войну закончил в Судетах, это теперь Чехия. Там был рабочий лагерь.
Скажу так: если сравнить лагерь колымский и лагерь немецкий, то там было получше. Может быть, там кормили похуже, но не было рабочей нормы. У нас же на Колыме норма; если ты ее не выполнил, то пайка урезается – силы уходят, значит, ты еще меньше сделаешь. Кончается тем, что ты вообще доходишь (Доходягой в лагерях называли крайне изможденного, обессилевшего человека. – Ред). А нормы на Колыме были приличные.
Немцы покрикивали, могли и палкой ударить, но чем было ближе к концу войны, тем немцы были доброжелательнее. А после освобождения собрали нас, в эшелон и через весь Советский Союз на берег Охотского моря. Лагеря транзитные. С вагона на пароход… Оказался в качестве спецпоселенца на руднике им. Белова.
Там вскоре и освободили, выпустили без денег. Заключенным же зарплату не платят, а платят, так называемое премвознаграждение, – это какая-то, может быть, десятая часть зарплаты. За полгода два раза я получил по 100 рублей. Когда нас выпустили, денег не было даже чтобы продукты купить. Поэтому кто где работал, так и остался работать, только уже не заключенным, а вольнонаемным.
На базарчик пошли талоны продавать, я лично продал талоны на сахар и купил продукты. Еще в Магадане нам выдали зимнюю ватную одежду, мы в ней и проходили зиму, лето, а как выпустили, мы в тех же ватниках, а на следующую зиму уже ни валенок, ничего не было. У новых заключенных выменивали себе одежку.
– Что молодому поколению нужно знать и помнить о годах войны, о годах лагерей?
– Думаю, что не мешает все помнить. Безусловно, ваше поколение сделает свои выводы и оценки. Мы смотрим на прошлое по-своему, а вы должны смотреть по-своему. Прошлое никуда не денешь. Не знаю, как его теперешнее поколение оценит, – что это было? Конечно, годы были очень трудные. Колыма, Севера осваивались заключенными, сейчас это в прошлом, жаль только, что многие прииски закрываются, людей стало на Колыме много меньше.
– Как вы оцениваете прошедший период существования СССР?
– Я оцениваю весь 70-летний период советской власти отрицательно. Сталин правил 30 лет. Что он хорошего сделал? Народ толком не жил, это были годы кошмара. Народ не работал, а боролся, постоянно план выполнял. И всегда надо было подождать: вот где-то там будем жить хорошо, а сейчас надо переживать трудности. Хотя люди при советской власти образование получили… Сейчас нам опять говорят: «Потерпите». А у человека одна жизнь, не две. Сколько он должен терпеть? Я терпел 90 лет. Вытерпел.
Конечно, я сейчас живу хорошо, доволен: не работаю, пенсия хорошая. В этом отношении обижаться – грех. Но лично мне советская власть ничего не дала; то, чего я добился при советской власти, я и без нее имел бы. Но это я о себе лично.
Я родился в деревне, при мне колхозы появились. И хотя я был пацаном, все происходило на моих глазах; люди рано взрослели – нужда заставляла.
Что значит колхоз? Человек жил, у него было свое хозяйство; вдруг собрали всех вместе, у крестьянина ничего не осталось, его лошади в колхозе, он не хозяин ничему, безответственность; все валится, ничего не делается. Бардак. И так из года в год.
А ведь из поколения в поколение он жил по определенным законам, был свой порядок, он имел свое хозяйство, сам сеял, пахал, собирал, продавал. А тут только говорят, что ты будешь жить хорошо.
А репрессии… Народ уничтожали, и все. Возьмите Колыму – сколько там погибло народу. Чем это можно оправдать!
Даже если брали людей только для того, чтобы они там работали, так ведь можно же было сделать по-человечески, и они бы работали. А везли не столько для того, чтобы работали, сколько для того, чтобы мучились и умирали, подыхали.
– Как жестокие условия влияли на людей? Закаляли?
– Ну вот привезли нас на Колыму. Не судили. С полгода я работал за проволокой за мехцехе, там выход свободный был через проходную. А через полгода нас распустили, взяли подписку – отработать шесть лет на поселении; я не имел права выбирать место жительства и место работы; я должен был работать именно на том месте, куда пошлют. Получал только оклад, без льгот, без надбавок.
Сразу после войны была карточная система, нормы маленькие; выпустили из лагеря в никуда. А когда нас из лагеря выгнали, на наше место заключенных привезли, а у нас на всех одна палатка драная. Был уже октябрь, холодно, морозы. Ничего нет, по карточке в столовой еще хлеб дают, но варить негде, да и ни в чем, ни посуды, ничего. Палатка большая, но всех не вмещает, поэтому работали в две смены: одни спят, другие работают. А холодина такая, что не выспишься, если только у печки. Поучилось так, что на воле стало еще хуже, чем за проволокой, – там хоть кормили. А народ голодный, злой, ворует; идешь на работу и все с собой несешь. Начали доходить, цинга началась, ходили, как скелеты. Потом, правда, ожили.
А работа какая: или руду добывали в шахте-подземке, или на обогатительной фабрике. Зимой морозы сильные, фабрике вода нужна, но она замерзает – все останавливается, простои, а раз простои, то и зарплаты нет, а без денег ничего не купишь.
Потом я попал в геологоразведку, образование получил в горном техникуме, а там уже пошел продвигаться по специальности. 30 лет пробыл там.
– Какие у вас счастливые воспоминания?
– Скажу так: вспоминается в основном хорошее. Трудные годы – их не забудешь, конечно. Шесть лет была ссылка, мы не могли переезжать, менять работу. Но я когда уже в геологии работал, тачки не катал. У меня и подчиненные были, техники-инженеры. А когда ссылка кончилась, я уже ничего не менял, все 30 лет проработал в одной экспедиции на Теньке на одном месте.
– Геология сегодня умирает?
– Нет, конечно, не умирает. Сейчас работают не на тех рудах, на которых мы работали. У нас на Омчаке на руднике им. Матросова или особенно на Белова суточные пробы были сорок граммов на тонну – это сумасшедшее содержание. А сейчас, наверное, один грамм. Зато теперь перерабатывают в сотни раз больше руды. Раньше один-два прииска добывали золота столько, сколько сейчас вся Колыма дает. Геология становится другой.
– Вы прошли войну, плен, ГУЛАГ. Как думаете, что помогло вам не сломаться? Какой внутренний стержень или мысль о том, что рано или поздно это должно закончиться и начаться нормальная жизнь?
– Я над этим думал. Хотелось жить, во-первых. Были моменты, когда сознание работало так: не выживу. На прииске им. Белова я дошел, можно сказать, окончательно. Цинга. Не ел же ничего. Один талон в день на хлеб в ларьке, два нельзя, а то весь хлеб бы съел и подох бы. Значит каждый день пайка хлеба была. Однажды у меня украли хлебную карточку, а до конца месяца было больше 10 дней. Мог бы пойти к начальству просить аванс. Никуда не пошел… Я по примеру ребят, которые работали на руднике, а по дороге заходили в лес, брали сухие дрова и меняли на поселке на хлеб, взял топор, срубил большую лиственницу, еле допер, понес прямо в пекарню. Пекарь меня еще заставил попилить и порубить. Хлеба он мне не дал, но хлеб же в форме кирпичей, тесто когда льется, то запекается с переливом. Эти куски потом обламывают. Он мне кусков этих дал прилично, и я их делил, дотянул кое-как до конца месяца.
В поселке была баня, но нас туда не водили. Как-то пошли мы с товарищем в баню погреться. Мыла нет. Мы – доходяги, кожа да кости. А там парятся, видимо, охранники, упитанные дядьки. Посмотрели на нас и говорят: ну если эти до весны доживут, так и хорошо.
Но повезло, когда дошел окончательно, пошел к фельдшеру. А он говорит: «У меня квота, нет мест, а вот со следующего месяца я тебя отправлю в больничку». Иду в барак, рабочий день кончился, темнеет рано. Навстречу мне идет главный инженер рудника. Я его остановил, за пять минут всю биографию рассказал. Он привел меня в контору, сказал секретарю написать мне направление в химлабораторию лаборантом. Я ожил сразу. Тепло, думаю: заживу. Но проработал там неделю, пришел приказ отправить нас в геологоразведку.
– Можно сказать, вас спасала житейская находчивость.
– Ну да. Когда нас привезли в шахту, надо было тачку с рудой катать на одном колесе по доске. Попробуй ее прокатить. Если она слетит – ее хрен поставишь. Я так день-два поработал и понял, что мне хана. Да и мы, еще пока нас везли, дошли напрочь.
Следующая работа – кувалда, лом, двуручное бурение: один забурник проворачивает, второй кувалдой по нему лупит. Дня три помахал, думаю, тоже не выдержу; устроился в мехцех, перевели в другой барак, там уже получше было, кувалдой не надо было махать.
Что меня держало? Наверное, жадность к жизни.
– Сложно было привыкнуть к нормальной жизни после всего, что вы прошли?
– К хорошему привыкаешь быстро.
– Как вы восприняли развал Советского Союза? Вы были рады, что этому пришел конец?
– Я так не люблю Советский Союз, но когда он пропал, мне жалко стало. Я же все-таки советский человек.
Полное интервью (аудио):