Что случилось с семейством моей
Закон возмездия
Луи Буссенар Закон возмездия
Мы были знакомы с Тайроту чуть больше недели, но уже могли считаться добрыми друзьями. Достойнейший из краснокожих просто преклонялся перед «пиэ» — белым доктором. Я же с самого начала поддерживал эту дружбу испытанным на экваторе способом, а именно: одаривал его мелкими безделушками. Перламутровые ожерелья, стеклянные украшения, ножи за тринадцать су, куски материи — таковы были немаловажные элементы нашего товарищества. И так как я не только щедро одаривал индейца, но и позволял ему наливать из бездонного дамжана[1] сколько душе угодно тафии, водки из тростникового сахара, то краснокожий друг стал посещать меня все чаще, не скупясь на торжественные заверения в любви и дружбе.
Должен признать, что и индеец никогда не являлся с пустыми руками. То он приносил прекрасную стрелу и поблескивающий полировкой, тщательно отшлифованный лук, то великолепное «паге» — лопатообразное весло, украшенное редкостными рисунками, то плетенную красивыми жгутами индейскую корзину, то головную повязку с торчащими перьями ары[2] и тукана[3] и национальное ожерелье из зубов ягуара и когтей муравьеда. Эти дружеские обмены производились с такой серьезностью и такой искренностью, что случайный их свидетель мог лишь гадать: «Кто из них более наивный и кто более алчный: белокожий или краснокожий?» Во всяком случае, то, как мы бросались друг к другу со своими подарками, делало нас обоих похожими на дикарей.
Бóльшая часть полученных мною подарков приходилась, конечно же, на долю Тайроту, и вскоре я уже с некоторым страхом взирал на эту угрожающе растущую кучу индейских даров, памятуя о том небольшом багаже, который допускался к бесплатной перевозке на судне.
Как всегда, наши встречи заканчивались выпивкой. Я разливал бутылку по двум большим чашам, мы чокались, Тайроту залпом выпивал свою, затем, зная, что я не большой любитель алкоголя, завладевал и моей и проворно опустошал ее, говоря:
— За твое здоровье, «компе» (друг)!
Мы крепко жали друг другу руки, я вручал индейцу пачку табака с неизменной просьбой:
— Тайроту, подари мне свой «куидар» (кастет). Ты знаешь, я готов отдать тебе, что только пожелаешь. Скоро я уезжаю. Он мне очень нужен.
Сияющее лицо друга враз омрачалось, затем тихим, даже каким-то таинственным, голосом он произносил:
До сих пор ничего иного я от него добиться не смог, но продолжал упорно настаивать, все более раздражаясь неизменными отказами.
Кастет покойного Юпи ничем особенным не отличался. Он представлял собой кусок железного дерева длиной в сорок сантиметров с закругленной массивной рукояткой и заостренным десятисантиметровым концом.
Это орудие смерти, которое я много раз держал в руках, было привязано к короткому толстому шнуру, в нескольких местах испачканному красными пятнами, скорей всего крови.
Не считая этого, Тайроту был лучшим в мире человеком — добрым, отзывчивым, сердечным, преданным, насколько этого можно ожидать от вождя племени аруагов Голландской Гвианы.
Итак, мы оставались лучшими друзьями, несмотря на это легкое облачко, почти ежедневно омрачавшее сердечность наших отношений.
Но вот наступил день отъезда. В честь этого события я устраивал обед, на который пригласил комиссара голландской провинции Марони, креола из Суринама, господина Макинтоша. Для переправы через реку меня и Тайроту со всем семейством — тремя женами и дюжиной детей, из которых самому старшему было лет восемнадцать — он любезно предоставил в наше распоряжение лодку.
Гости быстро разделались с копченым тапиром, мясными консервами и аппетитной ножкой черной обезьяны, запеченной с овощами, обильно запивая все это тафией, недостатка в которой не было. Я же вместо алкоголя собирался затянуться первой за обед сигаретой, столь желанной для курильщика, но тут с сожалением обнаружил, что серный фитиль зажигалки подмочен и зажечь его совершенно невозможно.
Итак, огня не было, следовало отправляться к индейцам за огнивом, а это полчаса пути.
И тут я вспомнил, что на дне моего ягдташа[4] есть коробка с серными спичками, последняя из старого запаса, хранимого со скаредностью скопидома. Зажечь огонь было делом секунды. Чирк!
О, ужас! Что случилось с семейством Тайроту: все от мала до велика повскакивали с мест, ошеломленно глядя друг на друга, потом грохнулись на колени, в отчаянии воздев руки к небу.
— О, компе… о! — вскричал глава семьи. — Что это был за зверь?
— Но, черт возьми, простая спичка.
— О. О. О! — вторили ему остальные.
Я охотно удовлетворил эту невинную просьбу, и мой индеец, не менее счастливый, чем первый изобретатель «спичек» Прометей, в секунду добыл огонь столь необычным для себя способом.
— Еще, еще, дай всю коробку! — совсем по-детски заныл Тайроту.
Невыразимое отчаяние охватило краснокожего. Лицо сразу же помрачнело, из глаз готовы были брызнуть слезы. Отказ был для него тем более чувствителен, что получал он его от меня впервые.
— Но почему, компе? — спросил он огорченно, чуть не плача.
— Ты получишь ее, но только в обмен на куидар.
— Но это еще не все, — сказал я, — ты получишь коробку со спичками, если расскажешь историю Юпи. Я уезжаю через час, так что времени у нас достаточно.
— Бесполезно его просить, — прервал меня господин Макинтош. — Я знаю эту историю досконально и охотно ее расскажу.
— Так вот, — начал комиссар свой рассказ, — лет десять тому назад у вашего друга был сын, двадцатилетний красавец, которым отец очень гордился. Тайроту, к тому времени уже вождь племени, считал юношу своим наследником и надо ли говорить, с какой нежностью к нему относился, какие надежды на него возлагал.
По случаю сбора урожая маниоки племя обычно устраивало большой праздник. К этому событию готовились любимые напитки краснокожих — «кашири», «вику», «вапайю». Устраивались пляски и обильные возлияния. А сколько могут выпить индейцы, вы и сами знаете, но вряд ли вам известно, к какому состоянию буйства способны привести их эти перебродившие напитки, потребляемые в непомерных количествах. Если бы вам довелось побывать на одном из таких празднеств, вы бы не узнали обычно тихих, даже апатичных индейцев в дьяволах, рычащих, беснующихся, дико хохочущих, дергающихся, избивающих друг друга… Так и в тот раз: удары следовали за ударами, кровь лилась ручьем, и нужен был весь авторитет вождей (они хотя и были безнадежно пьяны, но все же не теряли голову), чтобы избежать катастрофы.
Он ожидал пять лет с терпением, на которое способны только индейцы. Никто не знал, что с Юпи, когда однажды Тайроту был извещен, что тот находился в соседнем племени.
Тайроту только сказал:
О прибытии его к соседям известили звуки фанфар. После обмена любезностями вождь дружественного племени подвел гостя к навесу: посреди, в гамаке, туго перевязанный веревками, лежал человек. Тайроту повернул его лицо и сразу узнал Юпи.
— Это он, — сказал он тихо.
Двое мужчин схватили Юпи вместе с гамаком и направились к центру селения. За ними безмолвно, строго соблюдая ритуал, следовали остальные. Освобожденный от веревок, Юпи бросился на колени перед Тайроту. Мужчины окружили их плотным полукругом, чуть дальше столпились женщины и дети.
Дело Печерской: Гордон раскрыла детали странной пропажи многодетной мамы под Москвой
Юрист Гордон просит помочь найти без вести пропавшую мать из Подмосковья
Фото: ТАСС / Савостьянов Сергей
Ольга Печерская родила любимому мужчине пятерых детей, а он захотел от нее избавиться. 3 декабря женщину видели в последний раз. Жива ли она?
Юрист и общественный деятель Екатерина Гордон раскрыла детали громкой истории об исчезновении многодетной матери в Подмосковье. Родившая шестерых детей Ольга Печерская пропала после ссоры с мужем из-за владения коттеджем в элитном поселке Millennium Park. Юрист боится, что с женщиной случилось страшное. Все подробности ЧП — в эксклюзивном материале 5-tv.ru.
Бил и угрожал
Со слов Гордон, Печерская долгие годы жила с мужчиной по фамилии Волков, но так и не успела узаконить отношения. Она родила ему пятерых детей, а шестого, от предыдущих отношений женщины, мужчина воспитывал добровольно. В доме всегда был персонал, который по приказу главы семейства контролировал каждого из наследников и приглядывал за их матерью. Казалось бы — семейная идиллия. Но так продолжалось недолго.
Как рассказывали соседи семьи, сестра Печерской, да и сама Ольга незадолго до исчезновения, вскоре после начала отношений Волков стал ей угрожать, а детей регулярно поколачивать. Женщина не могла принять ситуацию, но и что делать, не знала. После тонны пролитых слез несчастная обратилась за помощью к Екатерине Гордон.
«Волков, по словам очевидцев, довольно жестокий и непростой человек. Оля рассказала, что ее периодически выгоняют из дома, требуют, чтобы она съехала, она живет в постоянном аду, в ее семью вживлены нянечки от Волкова, которые берут на себя ответственность наказывать ее детей. Я рекомендовала взять детей и переехать в московскую квартиру, дать нам возможность просудиться и определить место жительства детей с ней…» — пояснила юрист в разговоре с 5-tv.ru.
Гордон сказала, что желающих помочь Печерской было немало. Кто-то из знакомых даже согласился предоставить ей бесплатную охрану на время, пока конфликт не решится. Но та почему-то отказалась от услуг.
Ко всеобщему удивлению Ольга, которая не раз слышала угрозы от любимого мужчины, решила спросить совета и у другого юриста. Не введя его полностью в курс дела, услышала банальное: оставайся и живи. В результате это привело к печальному итогу.
«Ходили слухи о том, что он хочет определить ее в психбольницу. Однажды уже определял ее — тогда „Лиза Алерт“ помогла ее найти. Такие же угрозы, по словам ее сестры, поступали и в этот раз. Какой-то адвокат сказал ей, что она имеет право находиться там, где ее дети. Адвокат сказал глупость, а она опять уцепилась за этот дом», — с прискорбием заключила Екатерина Гордон.
Правозащитница отметила, что в последний раз Ольга выходила на связь 3 декабря. Вечером она согласилась поехать на встречу с отцом своих детей, чтобы урегулировать спор и пропала.
ВКонтакте @inforglizaalert
Помогите, кто может
Известный юрист пояснила, что сразу после исчезновения ее клиентки Волков привел в дом представителей опеки, чтобы зафиксировать факт отсутствия матери и якобы брошенных наследников. По словам Гордон, если представители надзорного органа оформят все документы, то мужчина с легкостью получит право проживания вместе с детьми. Так, раз и навсегда вычеркнет Печерскую из их жизни.
А в заключение добавила, что мужчина неоднократно намекал пропавшей на отношения с другой женщиной. Юрист опасается, что дело может стать очередной громкой уголовной историей с печальным концом.
Instagram @gordonsons.ru
Трагедия Склифосовского: что случилось с семьёй великого хирурга?
40-летний декан медицинского факультета Императорского Московского университета в безупречно чистом генеральском кителе со стороны казался гордым и неприступным. Врач, способный по несколько суток находиться за операционным столом и проводить по 4 операции подряд, хирург, имя которого знали в Германии и Англии и ставили рядом с именем Пирогова, автор научных трудов и медицинских открытий был человеком мягким и доброжелательным, никто и никогда не видел, чтобы он на кого-то кричал или когда-либо вывыходил из себя.
От воспитанника приюта до доктора медицины
Николай Васильевич Склифосовский родился 6 апреля (25 марта по старому стилю) 1836 года на хуторе недалеко от города Дубоссары в Херсонской области. Он был девятым ребёнком в семье, а после него родились ещё трое. Несмотря на дворянское происхождение, отец семейства едва сводил концы с концами. Он был бедным чиновником, служил письмоводителем и прокормить 12 детей не мог, так что младших, включая Николая, отдали в детских приют. Мать Склифосовского умерла рано, через пару лет после неё умер и отец, а мальчик так и остался в Одесском доме для сирот (став взрослым, он не стал искать встреч с родными братьями и сёстрами).
Спасение от одиночества он нашёл в учёбе, и так усердно занимался, что стал одним из лучших учеников. Николай окончил гимназию с серебряной медалью и поехал поступать в Москву. Почти все экзамены он сдал на «отлично», поступил в Московский университет, был «помещен на казенное содержание» и все годы учёбы жил на скудную стипендию, которую одесский приказ иногда высылал ему с большим опозданием. Склифосовский стал одним из лучших студентов, хотя первая операция, проводимая в те годы без хлороформного наркоза, произвела на молодого студента настолько сильное впечатление, что он упал в обморок.
После окончания медицинского факультета в 23 года Склифосовкий вернулся в Одессу, устроившись ординатором хирургического отделения Одесской городской больницы. Ну а дальше все складывалось как нельзя лучше. Он набирался опыта, через три года защитил докторскую диссертацию, его имя стало известно в Европе, а доклады неизменно вызывали всеобщий интерес.
Склифосовский первым внедрил дезинфекцию хирургических инструментов, спецодежды медиков и операционного поля, первым в мире применил местное обезболивание, сконструировал аппарат, который позволял поддерживать наркоз, ведь до этого даже самые сложные операции длились не более трех минут. Многие из тех, кто участвовал в сражениях Русско-турецкой войны, остались живы лишь благодаря хирургу, разработанный им «замок Склифосовского» позволял соединять раздробленные кости.
Две жены и семеро детей
Первой женой Склифосовского была Елизавета, о ней мало известно, кроме того, что в браке родилось трое детей, а, отметив 24-й день рождения, она умерла от тифа. Николай Васильевич и сам тяжело болел, но Лиза его выходила, а затем слегла и не поправилась. После её смерти Склифосовский не находил себе места. Оставив детей на попечение гувернантки, он отправился в качестве хирурга на австро–прусскую войну, а по возвращении с фронта, сразу же поехал в Европу набираться опыта у лучших европейских врачей и изучать новые методы медицины.
Мать заменила детям гувернантка Софья Александровна. Талантливая пианистка, лауреат международного музыкального конкурса Венской консерватории, красавица дворянского рода, она полностью взяла на себя заботы о детях. Вернувшись домой из Европы, 30-летний Склифосовский встретил счастливых, довольных детей и прекрасную Софью, которой сделал предложение спустя всего несколько недель.
В браке с Софьей Александровной родилось четверо детей. Их брак казался прочным и счастливым, она была другом и любящей женщиной, обеспечивала мужу надёжный тыл, понимала его с полуслова, сама управлялась с хозяйством и не делала различий между детьми покойной жены и своими. В доме Склифосовских бывал композитор П.И. Чайковский и художник В.В. Верещагин, здесь умело поддерживались традиции гостеприимства русской интеллигенции. Однако на долю супругов выпало столько трагедий! Слишком много для одной семьи.
В 1904 году Николай Склифосовский скончался от инсульта в возрасте 68 лет. Почти сразу после его смерти пришло известие о гибели сына Николая во время боевых действий в Русско-японскую войну, ещё один сын Склифосовского Александр пропал без вести в Гражданскую.
Гибель Софьи и Тамары Склифосовских
В 1918 году жена Склифосовского Софья Александровна и старшая дочь Тамара были зверски убиты в собственном доме. Отряд анархистов-махновцев оказался в имении Яковцы. Софья Александровна к тому времени была уже пожилой, прикованной к постели женщиной, бросить мать Тамара не могла и осталась в селе вместе с ней. У матери была бумага, подписанная самим Лениным, о том, что на семью Склифосовского репрессии не распространяются, но махновцев это не остановило. Ворвавшихся бандитов разозлил портрет Склифосовского. Войдя в имение, они увидели изображение хирурга в мундире генерала царской армии. Портрет разбили, а женщин вытащили из дома за волосы и зарубили шашками. Софья Александровна скончалась сразу, но над Тамарой измывались долго, после чего подвесили на дереве без одежды вниз головой. Только поздно ночью крестьяне похоронили истерзанные тела женщин.
У Тамары остались две дочери – Надежда и Ольга, которые уехали с отцом за границу. Из детей Склифосовского до пожилого возраста дожила лишь дочь Ольга. Вместе с мужем, который был ассистентом Склифосовского, они жили в Москве на Арбате. В 1923 году советское правительство присвоило имя Склифосовского Московскому институту скорой помощи, хотя сам Склифосовский был там всего один раз с иностранной делегацией.
Девочка из фильма «Сестры»: почему писательницу Горину нельзя спрашивать о кино
Сегодня каждый в нашей стране знает: Сергей Бодров — это «Брат», Данила Багров. Всенародный, любимый, тот, что воевал за справедливость. Но в том-то и фишка, что сам Сергей не считал себя актером, гораздо ближе ему была режиссура. А вообще-то он окончил исторический факультет, защитил кандидатскую диссертацию, в которой исследовал архитектуру в живописи Возрождения. И вообще, по свидетельствам тех, кто его знал, он был совсем не похож на своего героя Данилу. Сергей отличался особой интеллигентностью и мягкостью, он точно не стал бы палить во всех подряд из автомата. Снять историю о двух девочках он решил после того, как услышал рассказ своего отца, режиссера Бодрова-старшего. В рассказе, правда, фигурировали две казахские сестры, с которыми происходили удивительные события, но Сергею ничего не стоило перенести действие в российские реалии. Каких-то две недели — и вот уже готов сценарий.
Его все отговаривали снимать картину с детьми: мол, это вообще очень сложно — работать с детьми, ты только начинаешь свой путь в режиссуре, как справишься? Но Бодров уже загорелся идеей.
Как все хотели понравиться Бодрову. А Оксана и Катя — нет
На кастинг к киностудии «Ленфильм» день за днем выстраивались огромные очереди девочек. День за днем Сергей отсматривал по три сотни человек. Все девочки, конечно, очень хотели понравиться режиссеру и попасть в кино.
Дворянская семья XIX века: как дети общались с родителями
Всегда интересно узнать, как раньше жили наши соотечественники. Что считалось неприемлемым в дворянском обществе? Как следовало общаться с начальниками, знакомыми и семьей? Обо всем этом рассказала историк Алина Шокарева в книге «Дворянская семья: Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века»
Мы публикуем отрывок об отношениях отцов и детей в дворянских семьях начала XIX века.
Отношения с родителями
Родители стремились воспитать в детях почтение к старшим. Все в доме было направлено на поддержание авторитета родителей. В то же время и сами дети дорожили родительским вниманием. Например, П.А. Вяземский писал, что в те редкие вечера, когда в их доме было всего 2–3 гостя, а то и никого, отец оставлял детей ужинать с собой, обыкновенно в одиннадцатом часу, замечая: «Понятно, что эти дни дорого ценились нами».
Павел Дмитриевич Киселев всю жизнь питал самые нежные чувства к матери и внушал своим братьям и сестрам обязанность заботиться о ее спокойствии и удобствах жизни. Ей он писал: «до последней минуты существования моего сохраню все чувства любви, преданности и послушания, с коими не переставал быть вам, милостивая государыня матушка, покорным сыном».
По наблюдению Е.А. Сабанеевой, «в семье Несвицких особенно ясно выражалось почитание старших; оно стояло будто на первом плане и должно было руководить всеми движениями в семье и доме. Приемы со старшими (les grands parents) носили у Несвицких характер даже какого-то приторного подобострастия, которое сначала удивляло, но впоследствии являлось такою удобоисполнимою обязанностью со стороны молодого поколения, что это делалось охотно. В доме иначе не говорили как: „Дядюшка или тетушка изволили приехать, изволили огорчиться, изволили прогневаться, изволили мне то или другое пожаловать”. В итоге семья Несвицких имела характер весьма почтенный и патриархальный».
К родителям обращались ласково-почтительно: «матушка», «маменька», «голубушка», «мамаша», «папаша», «папенька», говорили им обычно «вы», редко — «ты»*. «Бесценнейшая маменька», «Покорный сын Ваш», «Прощайте, милая, бесценная мамаша, крепко, крепко обнимаю вас, целую руки ваши», — пишет М.Д. Воеводский матери. Таким обращением, а также традицией целовать руки родителей подчеркивалось уважение к старшим и нежная привязанность к ним. Как пишет П.И. Сумароков, дети в XVIII и начале XIX века «родителей не называли папенька; они не говорили им ты, не трепали по плечу и признавали их существами священными. Панибратство, приличное для равных, не у места между повелевающим и подчиненным. Сыновья в лентах, дочери замужние обходились с отцами, матерями с почтением, целовали руки их и не садились перед ними без позволения. Не проходило дня без свидания; приедут и осведомляются, что делал отец, как провела ночь мать и кто приезжал к ним».
Также распространен был обычай отсылать родителям журнал с подробным описанием каждого дня. Таким способом родители могли больше узнавать об интересах детей, поддерживать эмоциональную связь с ними, быть в курсе всех происшествий. Так, например, делала Елизавета Давыдова в то время, когда она жила в Москве у дедушки, графа В.Г. Орлова, а ее родители, братья и сестры для поправки здоровья находились в Италии. Так же поступал Александр Иванович Барятинский в 1830 году, когда в Москве свирепствовала холера и положение сына вызывало справедливое беспокойство матери.
К дедушкам и бабушкам дети также были очень почтительны, обращались к ним по-русски (дедушка, бабушка) или по-французски (гранпапа, гранмама), на письме добавляли «любезный». Михаил Лермонтов обращался в письмах к Е.А. Арсеньевой «милая бабушка», на «вы», подписываясь «покорным внуком».
М.И. Глинка с почтением писал своей матери: «Христос воскресе! Поздравляю вас с праздником воскресенья и молю провидение — да хранит ваше драгоценное здоровье, и да ниспошлет на вас всевозможные блага и радости на земле, и да позволит мне быть вам в утешение».
В 1837 году, будучи в Италии, сын знаменитого историка полковник А.Н. Карамзин писал письма к матери, обычно заканчивая их словами: «Прощайте, милая и возлюбленная маменька, нежно целую Ваши ручки и крепко прижимаю Вас к сердцу, исполненному сыновней любви», или: «Нежно и крепко обнимаю Вас горячими объятиями, милая и добрая маменька, и тысячу раз целую Вашу ручку. Благословите меня».
Воспитанный на романтических идеалах, молодой Михаил Дмитриевич Воеводский пишет родителям: «Целую ручки и пальчики ваши, сестер и братьев тоже. Сын ваш, готовый за вас и в огонь и в воду Михаил Воеводский».
Николай Давыдов в своих письмах к родителям в Сибирь обращается к ним так: «Любезные родители», «Прощайте, Дражайшие Родители, целую ваши ручки тысячу раз», «Прощайте, любезные родители, целую ваши ручки тысячу раз, также и милых братцев и сестрицу», «ваш покорный сын Николай Давыдов», «Ваш любящий сын Николай», «Mon tres cheri Parents». Его сестры также писали родителям, сообщая о своих успехах, о том, как они живут вдали от них. Например, в 1831 году Екатерина пишет: «Милинькия Папинька и Маминька. У меня уже давно прошла лихорадка не беспокойтесь пожалуйста больше, я уж теперь совсем здорова». Сообщает милые семейные новости. Далее приписка по-французски: «Ma cher maman et Papa. Эту подушку которую мы шьем назначили папиньке а вам я буду шить шемизетку когда мы были у Муравьевых я с Лизинькой игралась в куклы. Мы очень часто гуляем». «Мои дорогие Мама и Папа. Я хотела сделать эту запись на Французском, но (сперва) подзабыла. Отныне и далее я буду писать по-французски. Я очень люблю мою няню, она очень хорошая и сама дает нам уроки Грамматики, Закона Божия и географии. Лизина очень приятная, мы ее очень любим. Извините, мои дорогие Мама и Папа за мою невнимательность, я писала как курица лапой. Прощайте, мои дорогие Мама и Папа, я вас целую от всего моего сердца, моего брата и мою сестру и Лизу».
После женитьбы молодой супруг становился сыном для родителей жены, а его супруга, соответственно, — дочерью для родителей мужа. К ним обращались почтительно и называли так же, как и своих отца с матерью. Например, А.А. Меншикова (супруга адмирала А.С. Меншикова) в письмах к свекру Сергею Александровичу обращалась так: «Милостивый Государь Батюшка!» и подписывалась: «покорная дочь ваша». Ее муж писал к теще: «Милостивая Государыня Матушка Александра Максимовна». В ответ А.М. Протасова (мать жены) писала зятю: «милой друг Александр Сергеич», «любезный друг». Михаил Федорович Орлов так завершает письмо к тестю Николаю Николаевичу Раевскому: «Прощайте любезный батюшка, ваш сын нежно вас обнимает и целует ваши и матушкины ручки». Петр Львович Давыдов в письмах обращался к тестю графу В.Г. Орлову традиционно «Милостивый Государь Батюшка», а также «Почтеннейший мой благодетель», подчеркивая свое уважение к графу, к его статусу в семье и в общей системе чинов. Писатель В.А. Соллогуб вспоминал, что его теща, Луиза Карловна Виельгорская, к нему не благоволила, в то время как с тестем Михаилом Юрьевичем у них сложились отличные отношения.
Сестры и братья мужа или жены становились также сестрами и братьями супруге/супругу. Например, сестра Дмитрия Аркадьевича Воеводского Мария пишет ему и его жене: «Дражайший брат и друг мой Димитрий Аркадьевич! И милейшая Сестрица Мария Федоровна!» При этом качество настоящих отношений не всегда принималось в расчет (дружбы могло совсем не быть), но соблюдение этикета считалось обязательным (что поддерживало ровные отношения при отсутствии искренней привязанности).
Ребенок узнавал окружающий мир, путешествуя с родителями, а так как переезжали часто (приезжали погостить у родственников, выезжали в деревню из города и обратно, отвозили детей на учебу в пансион) и дороги были длинные, то сведений накапливалось множество. К тому же, не отвлекаемые на заботы столичной жизни, матери и отцы могли больше времени посвящать непосредственному общению с детьми. В.А. Соллогуб, рассказывая о своем путешествии с родителями в Симбирскую губернию, говорит, что для него, «мальчика-баловня, постепенно становилось все более понятно, что, кроме придворного мира, кроме мира светского и французского, кроме даже мира благодушия бабушки, был еще другой, мир корено-русский, мир простодушный и что этому миру имя громада…» В сказке В.Ф. Одоевского отец учит детей географии, ссылаясь на их поездку семьей из Петербурга в Москву.
У дворянских детей были свои увлечения. Например, Д.М. Погодин вспоминал, что в детстве очень любил певчих птиц и у него всегда водились «добрые» соловьи. Летом любили обедать в саду, часто бывали гости, а мальчик вешал клетки с соловьями над столом и укрывал их ветками. Под стук ножей и разговоры соловьи оживлялись и начинали петь. Ребенок никого не посвятил в свою тайну, кроме Николая Васильевича Гоголя, в то время жившего у них. Родители зачастую прививали детям интересы, свойственные им самим, но бывало и иначе. С.П. Сушков в воспоминаниях о своей сестре, поэтессе Е.П. Ростопчиной, пишет: «в прозаически-житейском семействе Пашковых, где она воспитывалась, никто не занимался литературою. Евдокия Петровна начала писать стихи скрыто от старших родных в семействе Пашковых».
На именины и дни рождения дети всегда готовили для родителей подарки. В романе С.О. Бурачка княжна делает сюрприз своему отцу: она сшила ему галстук, рубашку, подтяжки, чулки, манишки, жилет. «Василий Иванович несколько смешался:
— Я думал… Княжна должна своему отцу — чудесный экран… этакия вещи… их можно и купить… я было думал похвастаться гостям. — Что это вам вздумалось… чтобы нибудь изящное — бисером, шелками…
— Я это сама выбрала, папашечка; мне хотелось похвастаться, что уже, с Божьей помощью, все сама умею делать в доме, и в состоянии помогать маменьке; но я и бисером, и шелками все делаю, только времени жаль; а иголкою труднее, и скорее понадобится». При всей дидактичности романа из этого эпизода мы можем узнать, что обычно дарили родителям изящные безделушки, что-нибудь, сделанное своими руками (рисунок, исполнение трудного музыкального произведения, рукоделие, стихотворение собственного сочинения и так далее).
В неблагополучных семьях дети были вынуждены вырабатывать особую манеру поведения. Из различных мемуаров той эпохи мы видим, что им приходилось, подобно хорошим актерам, разыгрывать роли послушных, любящих, но главное — незаметных и тихих детей, чтобы не вышло скандала. Екатерина Сушкова писала: «С шести лет я принуждена была скрывать и часто притворяться перед отцом; он готов был бы избить до смерти мою мать, если бы подозревал, что она сберегла рубль для нашего завтрака; по суеверию игроков, он возмечтал бы, что именно этот рубль и возвратил бы все проигранное». Из воспоминаний А.П. Араповой (урожденной Ланской) нам известно, что ее дед, Николай Афанасьевич Гончаров, страдал безумными припадками гнева и дети зачастую скрывались от него за тяжелой дверью на верхнем этаже. После обеда полагалось детям быстро и незаметно покинуть комнату. Но как-то раз Наталья Николаевна не заметила, что мать уже взмахнула платком (условный знак, означавший, что обед завершен), и поздно направилась к дверям. У отца это вызвало настолько сильное раздражение, что он бросился за ней с ножом. Девочка в последнюю минуту, буквально чудом успела влететь за спасительную дверь к братьям и сестрам. Воспоминания об этом инциденте сохранились у нее на всю жизнь. С матерью они встречались за столом, в праздничные дни изредка катались и обязательно должны были сопровождать ее на церковные службы. «В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестер Гончаровых. Если случалось, что какую-либо из них призывали к Наталье Ивановне не в урочное время, то пусть даже и не чувствовала она никакой вины за собой, — сердце замирало в тревожном опасении, и прежде чем был преступлен заветный порог, рука творила крестное знамение, язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его».
Власть родителей была велика, уважение к ним — огромно. В законодательстве того времени нет главы о правах ребенка, даже высшего сословия. Вся забота о юном дворянине лежала на родителях; подразумевалось, что они желают чаду только добра и стремятся обеспечить ему достойное будущее. И, надо сказать, законодательно не прописанные права ребенка осуществлялись на самом деле — он воспитывался в семье (своей или приемной), получал образование, приличное его положению, не был изнурен непосильным трудом. Возможно, интересы ребенка редко учитывались при выборе будущей службы, но родители взвешенно подходили и к этому вопросу, решая его сообразно с запросами времени и общества.
В мемуарах детей упоминали редко: считалось, что ребенку не место в среде взрослых, ведь мемуары предназначались для совершеннолетней аудитории. В XIX веке ребенок воспринимался как личность, которую необходимо воспитывать, ориентировать на идеал и до завершения образования не представлять всему обществу. Навыки жизни в социуме ребенок приобретал и практиковал в семье — в общении с другими детьми, слугами, учителями. При этом в каждой семье устанавливалась иерархия, требовавшая соблюдения некоторых правил и условий, — но, впрочем, детям, как правило, предоставлялась возможность играть, шалить и заводить знакомства.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов