Что сейчас в беслане
В первые дни сентября в России вспоминают трагедию Беслана, которой уже в этом году 16 лет.
1 сентября 2004 года весь мир потрясло известие о захвате террористами школы в североосетинском городе Беслан.
Напомним, в 9 утра на линейку собралось более тысячи человек. Некоторые из родителей взяли с собой и малышей. Во время торжества во двор школы ворвались более 30 вооруженных бандитов. Открыв стрельбу, они согнали детей и взрослых в здание, а затем три дня удерживали без еды и воды, под дулами автоматов и с подвешенными над головами бомбами. Любые попытки вести переговоры с террористами об освобождении заложников оказывались безуспешными. 2 сентября бандиты согласились впустить в здание школы экс-президента Ингушетии Руслана Аушева, которому удалось убедить боевиков отпустить 25 женщин и маленьких детей. 3 сентября в спортзале прозвучали взрывы, тогда силовики начали операцию по освобождению заложников.
В результате теракта погибло 333 человека, из них 186 детей.
Чтобы похоронить всех, не хватило местного кладбища – пришлось разбить новое.
Оно получило название «Город ангелов», и его извечным сторожем стал Касполат Романов, потерявший в той трагедии жену и дочь Марианну.
Сотни человек попали в больницы.
Как минимум 70 детей и столько же взрослых стали инвалидами.
Теракт в Беслане стал вторым в мире по числу жертв, не считая крушения башен-близнецов в Нью-Йорке.
Сегодня, в преддверии дня борьбы с терроризмом, мы расскажем Вам о том, как живет единственный выживший из террористов Нурпаши Кулаев.
На тот момент ему было 24 года.
Судебный процесс по его делу длился с 17 мая 2005 года по 26 мая 2006 года.
Ввиду моратория на смертную казнь Кулаев приговорен к пожизненному заключению в колонии особого режима.
На судебном заседании он обвинения отрицал (вопреки самым первым показаниям) со словами: «На мне нет ни одной капли крови ребенка».
Поскольку Кулаев отсутствовал в Верховном суде России на рассмотрении кассационной жалобы на приговор, вынесенный Верховным судом Северной Осетии, возникли подозрения, что он уже мёртв, но Федеральная служба исполнения наказаний опровергла эту гипотезу.
Сейчас Нурпаши Кулаев отбывает пожизненное заключение в колонии строгого режима на Ямале, известной как «Полярная Сова», где содержатся самые опасные преступники.
За всю историю тюрьмы оттуда не было ни одного удачного побега, однако, в 2016 году, был случай, когда «пожизненника» все-таки выпустили по УДО.
Напомним, этим «счастливчиком» оказался Анвар Масалимов, ранее осужденный за *** с расчленением.
Ранее Кулаев отбывал наказание в колонии на острове Огненный, известной как «Вологодский пятак».
Нурпаши Кулаев, единственный выживший участник отряда Руслана Хучбарова, был приговорен к высшей мeре нaкaзaния. Произошло это еще в мае 2006 года в Северной Осетии.
«Вышку» Кулаеву, как и полагается по российскому закону, заменили на пожизненный срок. Однако в российском обществе тогда был все же поднят вопрос, чтоб Кулаева, в силу тяжести совершенного им преступления, все же kaзнили.
Известно, что раньше он содержался одно время с «Битцевским маньяком» Александром Пичушкиным.
Волею судьбы, или по решению дяди с большими звездами на погонах, Кулаева помещают в ту саму «одиночку», где уже некоторое время тянет пожизненную лямку известный на всю Россию «маньяк с шахматной доской”.
Кому пришло в голову помещать этих двух в одну камеру — неизвестно. Быть может, это было сделано для истории или интересной легенды, которая будет передаваться из уст в уста? Может быть, может быть. Но уголовно-исправительными нормами это не запрещено.
Как уживались Пичушкин и Кулаев в одной камере, о чем разговаривали, и разговаривали ли вообще — доподлинно не известно.
По одним данным они делили камеру несколько дней, по другим — несколько недель.
Но факт остается фактом: два убийцы не смогли ужиться в одной камере.
Известно, что перевод в другую камеру попросил сам Кулаев после того, как Александр Пичушкин, матерый старый волк из Битцевских лесов, стал угрожать ему расправой, сказав однажды «Что-то ты мне не нравишься».
По нормам Уголовно-исполнительного кодекса РФ, даже пожизненно заключенный имеет право заявить на перевод в другую камеру, если на то есть объективные причины.
Арестантов в конечном итоге пришлось рассадить по разным камерам.
Журналистам, которые периодически посещают «Полярную сову» и общаются с пожизненниками, сотрудники администрации ИК рассказывают, что «Битцевский маньяк» охотно может разговаривать только об убийствах, держится особняком, все заключенные его боятся, и с ним никто не уживается и не хочет иметь ничего общего – Кулаев не первый, кто не захотел сидеть с Пичушкиным, маньяк уже давно в камере один.
Кстати, Нурпаши Кулаев выступает против высшей меры.
— Я за отмену «Вышки». Если человек оказался в заключении здесь, в «Сове», то это еще не значит, что он не желает жить. Надо всегда обстоятельно смотреть, как такое дело случилось с конкретным человеком, где и в каких условиях он вырос, почему с ним такое случилось.
В прошлом году с Нурпашой Кулаевым пообщался журналист информагентства «РИА-Новости» Александр Темнов. И Темнову, и Меркачевой Кулаев говорил, что очень хочет выйти на волю, хочет жить. И если бы его приговорили к расстрелу, он бы на коленях просил о пощаде.
На момент беседы с журналистом «РИА-Новости» Кулаев содержался в одной камере с двумя пожизненниками.
Утверждал, что не замечал, чтобы кто-то из них его боялся, а сам он по душам с сокамерниками говорить не привык.
Террорист признался, что за 12 лет пересидел с более чем 150 осужденными и всегда предпочитал никого не расспрашивать о его преступном прошлом – «потому что потом трудно с ними сосуществовать».
Попытки исповедоваться со стороны сокамерников, по словам Кулаева, он пресекал.
Кулаев жаловался на низкую физическую активность в условиях заключения, говорил, что человек он сильный, а применить силу негде.
Высказывал желание работать.
Настроение меняется сиюминутно
По словам психолога ФБУ ИК-18 Владимира Каруева, конфликтуют пожизненники редко, и это словесная перепалка, до драк здесь не доходило.
Психолог ведет ежедневный прием заключенных, отслеживая малейшие изменения в их настроении.
Виновным в убийстве заложников в бесланской школе в 2004 году Нурпаша Кулаев себя до сих пор не признает, и считает, что не заслужил суровых условий содержания в «Полярной сове».
В новом фильме «Беслан. Трагедия страны» сотрудник «Полярной совы» (его имя не называется, а изображение скрыто в целях безопасности) утверждает, что в первые годы пребывания в ФКУ ИК-18 у Нурпаши Кулаева было много взысканий и нарушений – осужденный не хотел признавать того, что он получил справедливый приговор и теперь обязан выполнять определенные требования, предъявляемые к пожизненникам.
«По бумагам всё в порядке»: как живёт Беслан 15 лет спустя
Под южным солнцем очень жарко. На траве дремлет чёрная кошка, нагло щурясь в небо. Очень, очень хочется пить. В этом месте всем хочется пить. Я — во дворе бывшей школы №1 города Беслана.
Беслан совсем небольшой городок примерно в 20 км от Владикавказа по трассе. Тут, как и везде в Северной Осетии, любят строить дома из красного кирпича, лишь иногда используя камень. Школа №1 тоже была из красного кирпича. Спустя 15 лет после трагедии от неё остался лишь остов, который медленно рушится, и спортзал, накрытый «саркофагом» — золотистым мемориальным ограждением.
Поток людей невелик, но не иссякает. Сюда принято нести цветы, детские игрушки и воду, многие перед входом молятся.
«Так, пишем», — командуют операторы.
«Здесь умирали дети. Здесь умирали дети».
Пятнадцать лет назад страна надеялась, что всех детей спасут, обойдётся без жертв. Надежда не сбылась.
Говорят, с годами боль забывается и становится слабее. В Беслане это не так: боль есть, её физически ощущаешь в воздухе. Вот только бывшим заложникам и их родным с каждым годом уделяют всё меньше внимания. В первые годы им оказывало помощь не только государство — включались крупные компании, банки, шли частные пожертвования. Сейчас же сильные, мужественные люди, по сути, остались со своими бедами один на один. Небольшой бюджет Северной Осетии — Алании не может вытянуть все их нужды, а долгосрочных федеральных программ по реабилитации и помощи жертвам терактов и их родственникам в России нет.
Рядом с бывшей школой №1 строят православный храм Новомучеников и исповедников Российских. В Беслане он правда очень нужен: половина населения республики — православные христиане. Вот только работы идут медленно, потому что даже на церковь спустя 15 лет пожертвования, видимо, предпочитают делать по более «модным», «хайповым» поводам. Поэтому в разных точках страны идут баталии о том, где нужны храмы, а в Беслане до сих пор на нас глядит молчащими колоколами недостроенная колокольня.
«Город ангелов»
Кладбище, где похоронены погибшие заложники, расположено по пути из Беслана в аэропорт. Только слово «кладбище» тут не говорят. Правильно — «Город ангелов».
Ровные ряды очень схожих надгробий из красного мрамора. Дети, навсегда оставшиеся маленькими, улыбаются нам с фотографий. Рядом с ними — взрослые, навечно оставшиеся молодыми. У ограды приходящие сюда кладут маленькие статуэтки ангелочков, так тут принято. И снова — бутылки с водой. Тем, кто мучился от жажды в том спортзале.
«Здравствуйте», — окликает меня красивая женщина, убирающая могилу девочки, которой всегда будет 14 лет. Своей дочери.
Фатима Келехсаева сама работает в школе, только в другой. Уже много лет она просит Департамент образования перевести её со школьной работы — куда угодно, хоть в детский сад на село (что формально является понижением). Но нет — отказ, год за годом. Сын вырос и уехал работать в Магадан. Муж тоже берётся за любую работу где только можно.
«Мужчины наши тяжелее всё переживают. Мы, женщины, хотя бы поплакать можем, а они всё в себе держат», — говорит Фатима, не переставая вырывать мельчайшие сорняки между плитами красного мрамора.
Келехсаева несколько раз в ходе разговора произносит то, что мне потом повторят многие бывшие заложники: они чувствуют себя брошенными. В городе так и не заработала полноценная служба психоневрологической помощи, а психолог на самом деле необходим не только бывшим заложникам — он нужен всему городу. Но нет. Ежегодно проводятся траурные церемонии, раз в несколько лет бывшим заложникам предлагают путёвки в соседние курортные города и. забывают о них до следующего года.
«Вот маленький совсем тут «живёт». А здесь — целая семья, Тотиевы», — смотритель кладбища Касполат Рамонов за прошедшие годы выучил каждую могилу. Он говорит о тех, кто здесь лежит, как о живых, и называет их ласково: мои детки. Его дочь Марианна тоже тут.
«Она так животных любила, постоянно подкармливала уличных. И вот хотите верьте, хотите нет, пришёл сюда, в «Город ангелов», котёнок: пришёл — и улёгся тут, к ней. Звери, они же всё чувствуют, — рассказывает Касполат. — Какие хорошие дети тут остались. Вот девочка из очень бедной семьи. Каждое утро перед школой помогала маме мести улицу. А вот, видите, учительница лежит. Она встала перед окном спортзала на четвереньки, и дети по её спине выпрыгивали. Много детей спасла, сама тут осталась».
Матери Беслана
В первые же годы после трагедии появилась организация «Матери Беслана», её возглавила Сусанна Дудиева, потерявшая в школе №1 сына Заура. Её дочь Залина получила ранение. «Матери Беслана» требовали независимого расследования всех событий, а также решили добиваться выделения помощи жертвам и их родственникам. Спустя недолгое время организация раскололась. Теперь наряду с ней действует и «Голос Беслана». О причинах раскола написано немало, официальная версия — сказалось посещение Дудиевой и другими матерями сеанса «экстрасенса» Григория Грабового. Многие говорят о том, что «Матерей» на самом деле расколола политизация.
Во время съёмок нас останавливает на улице Росгвардия.
«Сусанна Петровна в курсе, что вы тут снимаете?» — «В курсе, в курсе…»
Дудиева сейчас работает во Владикавказе в ГБУ «Центр «Моя семья», где помогают детям, оказавшимся в сложных жизненных ситуациях и оставшимся без попечения родителей. На входе нас оглушает детский визг.
«Это мои внуки», — улыбается статная Дудиева.
Она, кажется, в курсе того, как сложилась жизнь каждого бывшего заложника и каждой семьи. Со многими она созванивается при нас, рассказывает, у кого родились дети, кто поступил в институт, кто куда переехал. Например, Михаил Мкртычан так и не получил российское гражданство. Когда он попал в заложники, ему было десять лет, его 11-летняя сестра Сатеник навсегда осталась в школе. А гражданство — это тоже право на компенсации, квартиру, помощь.
Самые тяжёлые — это несколько колясочниц. Им нужна платная реабилитация, которую не может потянуть бюджет Северной Осетии. Нужны или федеральные квоты, или частные пожертвования — спустя 15 лет их поток почти прекратился.
Более того, специально для наших федеральных ведомств поясню. Жители Беслана — это действительно очень сильные и гордые люди. Раз получив отказ, они просто не будут снова обращаться за квотами на то же лечение за рубежом. Государство должно само их найти, само им помочь. Частные жертвователи должны сами о них вспомнить. А пока что они забыты.
Марина Дучко живёт в частном секторе. Её мама разводит розы, сама Марина увлеклась фиалками. Русые волосы, искренняя улыбка. Пока мы говорим, её племянница играет с чёрным котёнком, несмотря на окрики «Затискаешь!».
«Мы ей говорим, что я в аварию попала», — улыбается Марина.
Мы заезжаем во двор её дома. Ни о какой современной коляске речи не идёт, какую нашли — такую и выдали. Марина недавно была на реабилитации в российском пансионате, но квот на серьёзное обследование ей не дождаться.
Если честно, за всю мою журналистскую карьеру самым светлым человеком из встреченных стала именно Марина Дучко.
Наталья Сатцаева говорит с нами в учреждении для инвалидов «Забота». Она тоже колясочница. Наталья была в школе вместе с детьми.
Она сама попросилась в «Заботу», потому что её дочки сейчас отдыхают, а Наталья не может сама даже выбраться из дома: он не приспособлен для неё. Когда-то Международный Красный Крест передал женщине складной пандус, но сама она установить его не может физически.
У Натальи Сатцаевой тоже русые волосы и светло-голубые глаза. Она также говорит о том, что жертвы забыты, о том, что её готовы взять на лечение клиники Германии или Израиля. Женщина хотела бы, чтобы хотя бы немного заработала нога. Чтобы просто однажды самостоятельно выйти на улицу. Но эти мечты стоят больших денег. А их нет. Лет десять назад ей отказали в квоте. После этого гордая Наталья и её семья квот просить не стали.
Снова спортзал
Мы снова у спортзала бывшей школы №1. Мы встречаемся тут с Аидой Сидаковой. Её фотографии некогда облетели весь мир: фотограф Дмитрий Беляков заснял девочку, выброшенную взрывами из спортзала и полезшую обратно. Искать маму. И мама, и Аида остались живы.
Сейчас Аида учится на стоматолога. Девушка улыбается белозубой улыбкой и говорит, что не боится даже ставить наркоз. Только когда мы подходим к спортзалу, улыбка гаснет и осетинская красавица начинает запинаться.
«Я залезла обратно, потом не помню. А потом спецназовец меня вынес. Хотела бы его найти, сказать спасибо. »
Аиде надо помочь окончить ординатуру, дать место в общежитии. Москва, Екатеринбург — где угодно.
В разговорах с бывшими заложниками всё время звучит это: «Передайте нашу благодарность. Скажите спасибо». Кстати, не раз и не два мы услышали благодарность Кабардино-Балкарии: именно их врачи, их милиция примчались в Беслан помогать соседям.
Доктор Алан Адырхаев не устаёт благодарить соседей. Он уже много лет работает с «Матерями Беслана». Он похоронил жену, она была все дни в спортзале с девочками Эмилией и Миланой. Девочки улыбаются нам. Они высокие, тонкие, темноволосые и тоже запредельно красивые. Одна выучилась на экономиста, вторая пошла учиться на архитектора, любит рисовать. Вот новый рисунок: женщина-ангел, закрывающая собой детей на фоне горящего здания. Это Беслан, конечно же.
Пока мы едим на кухне у Адырхаевых потрясающие осетинские пироги, снова и снова звучит: нужны квоты, нужна психоневрологическая служба, в идеале — анонимная.
Наши съёмки подходят к концу. Перед отъездом снова заглядываем в «Город ангелов» — и к школе.
Сидим на лавочке и смотрим на спортзал, а на самом деле — в пустоту. Вдруг — детский крик. Много детских криков. Во двор бывшей школы №1 влетает детвора, им всем лет пять-шесть. Начинают возиться со шлангом на газоне. Включили. Они из него пьют, начинают гоняться друг за другом и плескаться. Мы, грустные и очень взрослые, улыбаемся.
Пока я наблюдаю за детьми, пишу знакомым чиновникам про льготы, компенсации, про помощь с образованием и лечением бывшим заложникам. Получаю предсказуемо равнодушные ответы: по бумагам всё в порядке.
Всё в порядке: чиновники сидят в тёплых кабинетах, мы — на лавочке во дворе бывшей школы №1, Марина Дучко мечтает о новой коляске, Наталья Сатцаева — о том, что она могла бы ходить, если бы были деньги на операцию. Всё в полном «порядке».
В России нет полноценных программ сопровождения жертв терактов и катастроф, а также их родственников. Согласно статье 18 федерального закона №35-ФЗ от 06.03.2006 года «О противодействии терроризму», компенсационные выплаты физическим и юридическим лицам, которым был причинён ущерб в результате террористического акта, осуществляются в порядке, который устанавливает правительство. Но, к сожалению, разовыми выплатами всё обычно и заканчивается, хотя этим людям нужна поддержка в течение всей их дальнейшей жизни.
Для этого не нужно много усилий, но нужно, чтобы чиновники перестали относиться к людям равнодушно.
А пока помочь может каждый.
На сегодняшний день четверо выживших в Беслане — инвалиды-колясочницы. Двоим из них — Марине Дучко и Наталье Сатцаевой — можете помочь только вы. В первую очередь потому, что им требуется несколько реабилитационных программ в Германии — в России таких просто не существует. При этом сами женщины не понимают, почему они должны унижаться и о чём-то просить. Они устали и уже давно говорят, что им ничего не надо. Но им надо.
Мы приняли решение, что не будем называть сумму, которую нужно собрать. Сегодня острая необходимость есть только в коляске для Марины Дучко. Она стоит 80 тыс. рублей. Но на самом деле, чтобы значительно улучшить здоровье и качество жизни женщин, нужно несколько сотен тысяч долларов. И это только начало.
Чтобы точно спланировать бюджет на реабилитацию, команда «Дальше действовать будем мы» в сентябре ещё раз соберёт все документы и будет помогать с вопросами логистики и тратами на лечение. Каждую неделю мы будем публиковать отчёты о том, как продвигаются сборы и что уже сделано.
Как и всегда, средства мы собираем на счета тех, кому помогаем.
Марина Сергеевна Дучко
Карта Сбербанка: 4276 6000 1871 0927.
Наталья Сатцаева
Реквизиты Натальи будут опубликованы 2 сентября, а пока помощь для неё можно переводить на карту Марины Дучко (они подруги) с пометкой «для Натальи».
Дети и взрослые из школы номер один. Как живут уцелевшие в теракте в Беслане
Текст впервые был опубликован 2 сентября 2019 года
Последствия теракта не ограничиваются сотнями погибших и пострадавших. Беслан всё еще живет в тени трагедии, о которой, кажется, за пределами города вспоминают лишь раз в год.
Анастасия Дзуццати в 2019 году приехала в Беслан, чтобы рассказать о людях: пострадавших и потерявших родных, покинувших город и остающихся в нем, отчаявшихся и верящих в будущее.
«Зачем? Кому? Для кого? Уже не надо»
Первые дни сентября в Беслане похожи на одну большую формальность: город заполняют официальные лица, журналисты и туристы. В остальное время бесланцы переживают горе сами.
В конце каждого лета 24-летний Камболат Баев и 22-летний Хетаг Хутиев приезжают в школу №1 на генеральную уборку. Они, как и многие выжившие заложники, хоть как-то пытаются сохранить целостность постепенно разрушающегося здания.
«Ощущение, что всё, что делается тут — показуха. Мы сюда приходим не потому что – О! – мы так страдаем. Мы же тут шутим, мы тут такие, потому что нам тут спокойно, нам тут комфортно, — делится Хетаг. — Это не какое-то особенное место для нас в плане того, что тут погибло столько людей, нет. У нас, у меня лично — это не то. Это место, где мне спокойно, и я знаю, что тут произошло. Я тут сидел».
«А больше всего я хочу, когда я буду старенький уже, чтобы я сюда приходил и не было вот этих показух: что администрация приезжает, правительство, какие-то корреспонденты, – подхватывает Камболат, сидя на лавочке под золотым куполом, который накрывает спортзал. – Я хочу, чтобы мы пришли сюда сами, и чтобы сюда приходили только те, кто этого хочет. А не так, что госслужащих заставляют с работы приходить: «Вот вы должны, по-любому!» Сотрудников полиции, этих, тех… Их заставляют, они надевают форму парадную, их привозят сюда автобусами. Студентов привозят автобусами. Зачем? Кому? Для кого? Уже не надо».
Камболат часто возвращается в Беслан, хотя уже не первый год учится в медицинской академии во Владикавказе. В Беслане у него родственники. А еще школа, где погибли шесть его одноклассников — «пять пацанов и девочка».
Когда начался захват школы, Камболат был на линейке совсем один, без родителей — в отличие от многих одноклассников.
«Я оказался в первых рядах и уже никуда не смог убежать. Нас собрали в спортзале, телефоны отобрали, а потом начали минировать зал. Это все заняло минут 30-40», — вспоминает Камболат. В зале о нем заботилась завуч первой школы Елена Сулидиновна.
«Она нам пить не разрешала, говорила: «В рот наберите, прополоскайте, но не проглатывайте, потому что потом жажда еще сильнее будет». Это было первого [сентября]. Второго начали выводить в туалет нас, в раздевалки. И мы там проводили махинации, пока террористов не было, как-то у крана умудрялись воды попить. Потом они это узнали и перестали нас пускать. В итоге мы ходили в здание школы, просто в разные кабинеты: в один мальчики, в другой — девочки. А третьего сентября уже всё, уже никто воду не давал — цветы ели».
Друг Камболата, Хетаг Хутиев приехал в Беслан на каникулы. В заложники он попал совсем маленьким: ему вот-вот должно было исполниться восемь лет. Звуки выстрелов Хетаг принял за лопающиеся шарики, и, не успев испугаться, оказался внутри школы.
«Меня мама дома поругает, если я приду домой без туфли», — повторял он, потеряв в давке свой ботинок. Три дня слились для него в один. Во время штурма Хетагу повезло: из здания он выбежал без особых ранений. На следующий день пошел гулять во двор, как ни в чем не бывало.
Когда я спрашиваю у него, как происходила реабилитация после трагедии, он качает головой — «Никак».
«К нам часто приезжали психологи, которые с тобой поработают часик, побеседуют. Не знаю, у меня ощущение, что они для себя приезжали, а не для нас, — объясняет Хетаг. — Ну, может… Нет, помыслы может быть были и хорошие, хотели помочь! Но они прекрасно и сами, я думаю, понимали, что от одной встречи ничего не меняется. И вот их было очень много. Но работа с психологом – это не одна встреча. И я думаю, чего мне не хватало — это выхода этих неких эмоций, которые застряли у меня внутри». Сейчас Хетаг учится в московской Бауманке на факультете радиоэлектроники. Он объясняет, почему не хотел бы возвращаться в город после учебы в Москве.
«Это не связано именно с Бесланом, это даже скорее связано со всей Осетией, что — это уже давно так — если у тебя нет связей и денег, то ты не сможешь устроиться на какую-то нормальную работу», — рассуждает Хетаг.
В Беслане работы нет, да и делать нечего, продолжает Хетаг. Хотя за 15 лет город и изменился — «появились какие-то новые здания, рестораны и всё такое» — с крупными проектами в Беслан никто не спешит.
На выходе из школы нас останавливает охранник: «Снимать можно! Заходить нельзя! Там падает всё, со сводов падает», — предупреждает он нас. А потом, чуть тише, уже скорее себе: «Если бы они хоть рамы оставили», – и запирает ветхую дверь школы наглухо.
Покинуть Беслан
Четвертого сентября 2004 года десятилетняя Анна Кадалаева очнулась в больнице Владикавказа в окружении врачей и родственников. Все вокруг плакали — а она не могла понять, что происходит. За день до этого девочка перенесла тяжелую операцию. Никто не хотел давать ей зеркало — боялись ее реакции. Анна потеряла левый глаз.
После теракта в глазу и левой височной доле мозга Анны остались осколки. Пострадавшую отправляли на лечение в Москву, а после — в Америку, но врачи ничего не могли сделать. Осколок, оставшийся в височной доле, трогать было слишком опасно. Так она и живет с ним уже 15 лет — и с коралловым протезом вместо глаза.
Все детство Анне приходилось терпеть сплетни и разговоры о своей внешности. Соседки и знакомые обсуждали: как она выйдет замуж? Кто ее возьмет?
«Говорили: «Как ты с этим вообще живешь? Как тебе там без глаза? Пальцем показывают?» А я не умерла, чтобы на себе крест ставить. Есть люди, кому хуже», — рассказывает Анна.
Мама и сестра Анны тоже оказались заложниками в школе. Когда начался штурм, мама Анны, Ирина, погибла после первых взрывов.
«Говорят, ей на спину что-то упало, и она уже не смогла встать. Не знаю, я всех подробностей не знаю», — делится Анна. Девушка так и не нашла в себе сил прочесть заключение судмедэкспертов. Младшая сестра, Алена, попала в больницу с раздробленной костью ноги после огнестрельного ранения и перелома, но восстановилась быстрее Анны.
Замуж Анна вышла в 18 лет — как и многие ее сверстницы. Несколько раз она пыталась переехать во Владикавказ, но вновь возвращалась в Беслан — то из-за учебы, то по старой памяти. Только после замужества ей удалось окончательно перебраться «в город».
«Ту квартиру, которую папа мне купил — когда я вышла замуж, он подарил однокомнатную квартиру, — мы ее продали, и купили там, в Беслане, небольшой домик. Но я долго там не смогла жить, два года только. Я думала, что всё — я только в Беслан хочу и всё! Но я не смогла, ну как-то всё равно тяжеловато».
Анна живет в центре Владикавказа со своей семьей. Муж Заур только что привез ее из роддома, где она лежала на сохранении. В небольшой гостиной накрыт стол. «Будем обедать», — улыбается мне Анна. Гостей в Осетии принято встречать на широкую ногу. Я мысленно ругаю себя, что пришла с пустым руками. На диване лежит маленький наряд джигита — муж Анны хочет, чтобы новорожденного сына забрали из роддома в национальном осетинском костюме.
Анна и Заур воспитывают двоих детей — девочку Иру и мальчика Сашу, а в сентября у них должен родиться второй сын. В мечтах у Анны забрать четвертого ребенка из детского дома. «Просто без мамы тяжело, хочется хотя бы одному… — Анна не договаривает, из глаз начинают катиться слезы. — Я знаю, что это большая ответственность, но я готова».
Они мечтают переехать за границу, но для начала планируют «встать на ноги». Владикавказ и тот предпочтительнее Беслана, считает Анна: рядом с их домом есть и школы, и садики, а в столице Осетии лучше с медицинским обслуживанием. В Беслане, по словам Анны, ужасные условия, особенно для детей — даже детской реанимации нет. Говорит, что из города уезжают, потому что в Беслане «ловить нечего».
«Он изменился — в нем уже нет того, что было раньше. Не те ощущения, что ли, — размышляет Анна. — Люди изменились. Грубее стали. Не все, но большая часть. Одни бьют себя в грудь, что были в теракте, и им всё и везде положено без очереди. Другие думают, что все, кто там был, ведут себя по-хамски».
«От себя не убежишь»
«Тогда было много погибших детей. Мы не знали еще точно обо всех — кто на лечении, кто где. В общем, тяжелым был первый год, и класс постоянно менялся составом. И вот Боречки класс, его параллель. Я иду по коридору и меня увидела Боречкина одноклассница, Мадиночка. Она бежит ко мне навстречу, руки раскинула: «Надежда Ильинична, как хорошо, что вы пришли! А Борик тоже?» Они еще — сами дети — не знали тогда, кого нет. Наш первый урок мы просто плакали вместе. Вспоминали, плакали, потом сопли вытерли — надо работать».
Учительница истории Надежда Гуриева с трудом переступает порог спортзала. Она не может спокойно говорить о том, как выходила из него в сентябре 2004-го — ей до сих пор кажется, что она идет по телам. В школе были трое ее детей. Боря и Вера, ученики восьмого и шестого класса, погибли.
Надежда была классной руководительницей выпускного класса, и никак не могла пропустить то первое сентября. Всё произошло очень быстро: осознание и страх пришли к ней только в стенах заминированного спортзала.
После теракта учительница вернулась к работе, как только смогла ходить. В ногах у нее были осколки, она получила закрытую черепно-мозговую травму и баротравму. Многие ее коллеги начали преподавать еще раньше, даже не дождавшись снятия швов — в Беслане не хватало тех, кто мог бы работать с пострадавшими детьми и дома, и в школе.
Сейчас Надежда руководит Музеем Памяти в новой школе, который был создан по инициативе пострадавших. Кажется, всё в Беслане держится на людях и пожертвованиях — и мемориал, и музей, и новая церковь рядом со школой. Надежда говорит, что «государственные участия» в жизни города были, но они незначительны.
За 15 лет бесланцы так и не решили, что делать с проектом мемориала школы. В Осетии очень долго вырабатывается единое мнение: «Тех мы боимся обидеть, этих мы стесняемся. И в результате вот это всё рушится», — возмущается Надежда.
«Решительно взять на себя ответственность и окончательно сказать «Вот будет так!» никто не хочет. А в такой ситуации по-другому невозможно: вы же понимаете — сколько людей, столько и мнений. И угодить каждому невозможно, все равно кто-то будет недоволен, – объясняет Надежда. – И, к сожалению, очень часто меньшинство начинает диктовать, а когда им говорят: «Ну простите, вас же меньше, большее количество считает…» — «А вот это недемократично!» И вот мы с этой своей демократичностью и сидим 15 лет вот непонятно в чем».
Первые семь лет после теракта школа стояла без крыши и сильно обветшала. Чтобы здание не разрушилось окончательно, на скорую руку сделали, как говорят местные жители, «евроремонт»: законсервировали фундамент, установили новую крышу, поставили бетонные перекрытия, укрепили руины. Но это не помогло. Здание продолжает разрушаться.
Выжившая в теракте дочь Надежды Ира окончила университет в Москве. Там и осталась. А на Надежде дома лежала ответственность вернуть детей в школу. Она не смогла — и не захотела — покинуть Беслан.
«А как может быть по-другому? Во-первых, от себя никуда не убежишь. Какой смысл? Как страус, голову в землю, и всем кричать, что ничего не было? Оно было, — объясняет Надежда поставленным учительским голосом. — Потом, это моя земля родная. Почему я со своей родной земли должна куда-то уходить? Нет. Мне предлагали тогда, после теракта. Многие говорили: «Просите убежища!» Я говорю: какого убежища? И от кого? И от чего? От террористов? Куда мне ехать от террористов?»
«Всё есть, а ее нет со мной»
Утром первого сентября Анжела Цомартова помогала расставлять аппаратуру к праздничной линейке в школе-интернате на улице Коминтерна. На другой стороне улицы к празднику готовилась школа №1. Поднялся столб пыли, послышались хлопки.
Анжела переглянулась со своими коллегами: «Ну первая школа дает! Фейерверки запускает уже!»
Анжела никогда не думала, что будет работать с детьми. Она закончила швейное училище, но после серьезной операции врачи запретили ей любые физические нагрузки. Женщина устроилась нянечкой в школу-интернат. Ночью приходилось подрабатывать в продуктовом магазине, чтобы хоть как-то обеспечивать дочь.
«Наш директор, Санакоев, он мне всё время говорил: «Ты не должна работать няней, ты должна работать воспитателем, учителем! Давай, давай!» Вот он мне каждый год говорил: «Я тебе помогу — поступи! Я тебе помогу — поступи!» А я: да нет, мне некогда — мне надо работать, мне надо Сабину поднимать. Как-то я всё время отнекивалась», — вспоминает Анжела.
Высокая, с длинными волосами, вымахала за то лето в Тамийском санатории так, что ножка выросла до 41-го размера — Анжела рассказывает о дочери и не может сдержать слез.
Именно по стопам брат Анжелы Сергей смог опознать Сабину в морге. Тело девочки привезли пятого сентября, после обеда. Анжела запомнила свою дочь живой — Сергей не разрешил сестре открывать гроб. Уже 15 лет они не разговаривают о теракте.
«А потом, когда Сабины не стало, и выучилась я, и квартира есть, а ее — нет. Все есть, все могу себе позволить — работа, дом, ребенок — а ее нет со мной. Она всегда мечтала, чтобы у нее была своя комната, что мы вдвоем, что мы вот туда поедем, мы сюда поедем — а ее нету. Всё есть, а ее нету».
После теракта Анжела уехала в Москву на полгода, чтобы отвлечься. Вернуться её заставила тоска по дому и желание быть поближе к дочери.
«Я люблю свой город, Беслан, — говорит Анжела. — Я даже не представляю свою жизнь где-то в другом месте. Изменился ли он? Я бы не сказала. Как был, так и остался тихим уголком».
Анжела собирает в школу сразу двоих. Для сына, 11-летнего Геора — одежда и канцелярские принадлежности. Для дочери Сабины — цветы, вазы, ангелочков и фонарики на могилку в Городе Ангелов.
Родственники погибших до сих пор собираются на кладбище, чтобы успокоить друг друга и вспомнить детей. Это очень помогает Анжеле справляться с горем. Второй муж оставил ее через пару лет после рождения сына.
Гибель Сабины переживали тихо, внутри семьи, помощь со стороны принимать не хотели. Когда в дом Цомартовых привозили гуманитарку — хлебцы, воду Кармадон и маленькое детское платье — бабушка Сабины отказалась: «Куда-нибудь в садик отвезите, каким-нибудь бедным детям отдайте».
Анжела никогда не пыталась выяснить, почему в школе погибло так много заложников и добиваться справедливости. «А в наше время что-то докажешь?» — говорит она мне.
«Как-то может даже у меня времени не было на это. Я все таки старалась вернуться к жизни. Мне надо было выйти замуж, мне надо было родить ребенка, чтобы жить ради чего-то, чтобы что-то было. И, может быть, я этим всем как-то свои мысли отгоняла в сторону, – объясняет Анжела. – Конечно, когда одна остаешься со своими мыслями и начинаешь думать: может быть надо было вот так сделать, может надо было вот так … может быть».
В России, где никто никому не нужен
Пока мы осматривали заброшенную школу, спортзал заполнили туристы. Камболат Баев понимающе улыбается — ему к этому не привыкать.
Хетаг Хутиев начинает рассказывать приезжим о том, как был заложником, уводя их в дальний угол зала, под баскетбольное кольцо — чтобы не шумели.
«Мы просто с ним в этом плане чуть-чуть разные — я не люблю много болтать. Ему надо бывает раскрыться, какие-то моменты обсудить», — вспоминаю я слова Камболата о Хетаге.
Вскоре экскурсия заканчивается, и Хетаг возвращается. Я задаю последний вопрос — о будущем.
У Хетага нет четких планов на жизнь. Большинство бауманцев — 80% — работают не по специальности, предупредила студентов преподавательница по социологии. А ему бы хотелось.
«Я не буду стремиться уезжать куда-то, но если будет возможность, обязательно уеду. Но в такой России, в которой никто никому не нужен, я бы не хотел работать».
Камболат, в свою очередь, начинает отшучиваться, но продолжает серьезно.
«Надо закончить мед, потом уехать куда-нибудь в большой город, продолжать учебу. Короче, главная цель — это стать достойным врачом. И при этом быть хорошим человеком. Да? Или наоборот надо сказать?»
«Достойным человеком и хорошим врачом», — поправляет его Хетаг.
Читайте далее
Поделиться
Мы – телеканал «Настоящее Время». Мы делаем яркие видео, рассказываем о важных новостях и злободневных темах, готовим интересные репортажи и передачи. Смотрите нас на спутнике, в кабельных сетях и в интернете. Каждый день мы присылаем дайджест всего, что нужно знать, одним письмом, а также превращаем цифры в понятные истории.